Сергей Коржик - Порубежье

Опять костерок, девки по одну сторону огня, парни по другую. Чего–то щебечут, смеются. Гусляр перебирает струны пытаясь наиграть мелодию «Коня».

— Что Еремей, дашь ли гусли, пару песен спеть?

— Бери Боярич! Давно тебя ждём. Спой нам. Сделай милость.

Также как вчера подстроил семь струн. Перебрал их, прислушался к звучанию. Повернулся к гусляру и сказал:

— Садись Еремей поближе, гляди на пальцы и кисти рук, слушай песню и звук струн, примечай.

Ночью в поле звезд благодать,В поле никого не видать,Только мы с конем по полю идем,Только мы с конем по полю идем,Только мы с конем по полю идем,Только мы с конем по полю идем…Сяду я верхом на коня,Ты неси по полю меня,По бескрайнему полю моему,По бескрайнему полю моему…

Песня отзвучала, народ ещё находившийся под впечатлением музыки и слов зачаровано молчал.

— Кхе, кхе, ты Алёшка так всех девок зачаруешь, прямо новый Боян понимаешь. А спой ещё чего.

Я оглянулся, Дед сидел, а его ближники. Ключник и сотник стояли за его спиной.

— А и спою дед.

Как на тихий берег, как на тихий берег,Выгнали половцы десять тысяч лошадей.И покрылось поле, и покрылся берегСотнями порубанных, пострелянных людей.Любо, братцы, любо, любо братцы жить.С нашим воеводой не приходится тужить.Любо, братцы, любо, любо братцы жить.С нашим воеводой не приходится тужить.А первая стрелка, а первая стрелка,А первая стрелка в ногу ранила коня.А вторая стрелка, а вторая стрелка,А вторая стрелка в сердце ранила меня.Любо, братцы, любо, любо братцы жить.С нашим воеводой не приходится тужить.Любо, братцы, любо, любо братцы жить.С нашим воеводой не приходится тужить.Воевода знает, кого выбирает –Сотники по коням да оставили меня.Им досталась воля да сурова доля,Мне ж осталась матушка родимая земля.Любо, братцы, любо, любо братцы жить.С нашим воеводой не приходится тужить.Любо, братцы, любо, любо братцы жить.С нашим воеводой не приходится тужить.Жинка погорюет, выйдет за другого,За мово товарища, забудет про меня.Жалко только воли во широком поле,Матушку старушку да буланого коня.Любо, братцы, любо, любо братцы жить.С нашим Воеводой не приходится тужить.Любо, братцы, любо, любо братцы жить.С нашим Воеводой не приходится тужить.

И опять тишина… Долгая, а я перебирая струны припоминал ещё какую ни будь песню, но уже для женской половины слушателей.

— Ихде ты эту песнь слышал Алеша? Дед сморкаясь и кряхтя, поддерживаемый под руки подошел ко мне.

— Так сам придумал я её. Слушал же тебя в отроках будучи, как ты рассказывал про битву с половцами, вот мало по малу, слово к слову и сладил песнь. Хорошо ли получилось?

— Хорошо Алёша! Да так хорошо, что мы вот с побратимами как вновь на битве побывали. Мы ведь в те времена сотниками все трое были. Ещё споёшь ли?

— Да вот хочу и девушкам спеть. чтобы по честному было.

— Спой Алёша, бог нам тебя послал, душе ведь тоже отдых нужон.

Не шуми ты дуб листвоюВ чистом поле на ветру,Нет давно уже покоя,Нету сердцу моему.Как водила к водопоюБелогривого коняЗагляделся чернобровыйПарень бравый на меня.Здравствуй, красная девица,Здравствуй милая душаНа тебя дай подивитсяДо чего ж ты хороша.Запылали мои щечки,Сердце вспыхнуло в груди,Я сказала — «К быстрой речкеХорошо вдвоем идти».И шумела до закатаМолодая наша кровь,В том одна лишь виновата -Окаянная любовь.Не шуми ты дуб листвоюВ чистом поле на ветру,И с тех пор уж нет покоя,Нету сердцу моему.[1]

— Что, и эту историю ты от меня услышал? Дед пристал ко мне как Мюллер к Штирлицу.

— Нет конечно, от матушкиных сенных девушек. Они там много чего рассказывали друг другу, а я слышал нечаянно.

Утром, ни свет ни заря, у крыльца топтался подмастерье кузнеца. Коса лежала у него на плече, дворня глядела на чудо совню, на кузнеца, но тот молча стоял и ждал. Дед за столом долго молчал, потом засопев спросил:

— Кузнеца сын, чего ждёт? И чего он за совню кривую приволок?

— То Дедушка, моя придумка новая. Скота много, Зимой забивать и потом ждать пока молодняк вырастет, долго. Вот удумал я новый серп укосистый, кузнец сладил, сегодня пробовать будем косить им. Думаю, десяток серпов обычных заменит. Сена накосим, скот всю зиму можно будет кормить.

— Когда ты чадо молодое только успеваешь? И песню сочинить и серп придумать, чего от тебя ещё можно ожидать. А Алёша?

— А много чего деда. Много чего доброго, необычного. Прямо сказать, так повезло мне с ударом татя. Вбил он мне в голову много знаний необычных, Много умений, о которых ранее я даже не слыхивал. Оттуда и песни мои, сами вспоминается. Как бы пел я эти песни ранее, теперь при случае вспоминаю. Вот и коса, серп новый, как бы видел я его ранее, и не только видел, но и косил им. Ещё есть задумки–припоминалки, но неясны пока мне. Вот так деда. Теперь можешь долбануть чем либо тяжёлым мне по голове, чтобы вышибло всё от туда и ты перестал бы от меня пакостей ждать.

Дед молча жевал. Потом взял крынку выпил морсу, вытер губы, хлопнул ладошками и сказал:

— А пойдём внучок твою чудо косу спытаем.

Вышли, подмастерье поклонился нам. Выпрямился и сказал.

— Вот, как обещал, к утру сладил боярич.

Я взял первую в этом мире «литовку», а хрен этим литвинам, будет коса «боярская», оглядел всё на месте, коса наточена, но не хватает «А» образной рукояти на косовище. Ну, это дело быстро поправимо, с ближайшего куста срезал ветку нужного диаметра, ошкурил, вырезал место охвата косовища, примерил на себя место рукояти, согнул, обхватил, и обмотал её же полосками коры.

— Вот теперь всё, идёмте. И я направился к ближайшему островку травы, встал. Поплевал на ладони, примерился, махнул косой, сделал шаг, махнул, еще шаг, еще, ещё, и ещё. За мной оставалась скошенная полоса. Народ, а за нами пошли ещё зеваки, стоял разинув рты.

— Нут ко, дай мне. Дед прихромал ко мне и протянул руку.

— Дед, гляди, как я держу косу и как её вожу над землёй. С первого разу может не получиться, не беда, какие твои годы научишься. Всё это я говорил вполголоса. Поправляя деду, хват косовища и угол полотна косы относительно земли.