Марина Дяченко - У зла нет власти

Или меня знобило?

Очень хотелось увидеть Оберона. Вот было бы здорово, если бы, явившись в замок, я заглянула к нему в кабинет… А он поднялся ко мне навстречу, и даже крыса в передничке, Дора, на секунду перестала мести столешницу метёлкой из связанных перьев. Он сказал бы: «Здравствуй, Лена!» И все бредни Максимилиана оказались бы враньём.

Или даже пусть так: некромант не врал, к городу действительно подступают полчища Саранчи. Оберон действительно был в отлучке… Но вовремя узнал об этом и вернулся. Тогда мы встанем плечом к плечу, как много раз вставали, и отобьёмся хоть от Саранчи, хоть от колорадского жука.

Кто такие многоноги, на которых едут пустынные воины? Забыла спросить у Максимилиана… И, если честно, не больно-то хочется знать.

Лес вокруг шуршал, звенел, пялился на меня блестящими глазами из травы, и каждый пень, казалось, провожал меня взглядом. Птицы размером с бабочку вились у меня над головой, а бабочки размером с крупную птицу замирали на цветах, расправив крылья. Я была совершенно одна и чувствовала себя не магом дороги, а заблудившейся девочкой в лесу Бабы-яги.

Потом я заметила скрюченную тёмную фигурку в кустарнике; кто-то бородатый, покрытый шерстью, объедал с куста красные ягоды. Я остановилась, готовая бежать или драться, но любитель ягод не обратил на меня никакого внимания — даже лохматой головы не повернул, а всё так же продолжал лакомиться, потихоньку бормоча под нос.

Я пошла дальше, то и дело оглядываясь, и через несколько минут выбралась на проезжую дорогу.

Я вошла в город через северные ворота. Раньше здесь всегда стояла стража. Но теперь не было ни души — ни в воротах, ни на ближайших улицах. Город, такой основательный, обжитой, теперь оказался почти пустым. Безлюдье и тишина на улицах напугали меня сильнее, чем десяток Максимилианов.

Правда, ближе к центру люди стали попадаться, причём многие, мне показалось, были пьяны. Кто крался, не поднимая головы, кто, наоборот, громко говорил и смеялся. Мне встретилось несколько повозок, нагруженных домашним скарбом, — люди, правящие лошадьми, не отрывали глаз от булыжника мостовой. Все они направлялись в нижнюю часть города, к выходу на большую дорогу, а может быть, в порт.

Я вышла на центральную площадь и остановилась перед Храмом Обещания. Я успела позабыть, какой он большой. Яркий купол почти не потускнел за прошедшие годы, сейчас он сверкал красным и золотым, отражая закатное солнце.

Но ведь королевское обещание давно выполнено. Почему до сих пор стоит Храм?

Огромные двери были приоткрыты. Вход никто не сторожил. Я поднялась на каменное крыльцо; прямо на ступеньках были высечены какие-то слова. Я присмотрелась.

«Музей Того, что Следует Помнить».

Уши мои, а не глаза, сказали мне, что внутри никого нет. Там царила особенная тишина очень большого помещения, пахло пылью и влагой, и было совершенно темно. Я зажмурилась, призывая ночное зрение, а когда открыла глаза, весь огромный зал предстал в серо-коричневом свете — без красок, но очень чётко. Я могла различить каждую плиточку на мозаичном полу, каждую каплю влаги на бронзовом подсвечнике. Это действительно был музей, и я в жизни не видала ничего подобного.

В центре стоял макет дворца — точный, в мельчайших деталях. Напротив входа на больших рамах были натянуты гобелены. Один из них я узнала: мимо развалин, кое-где встающих из песка, шёл караван. Впереди ехал человек на белом крылатом коне. Это Королевство в пути, а впереди — Оберон; мне страшно захотелось увидеть короля прямо сейчас.

Я присмотрелась. Раньше, когда гобелен висел во дворце, он выглядел лучше. Сейчас нитки потускнели, кое-где разлохматились, гобелен казался влажным. Я помнила, что прежде лицо короля было выткано в мельчайших деталях, а теперь его и разобрать-то не получалось. Может быть, потому, что я смотрела ночным зрением?

И на других гобеленах была летопись того давнего похода: как мы ехали мимо озёр и полей, как шли через лес, и какие на нас кидались хищные твари. Для Королевства это сделалось историей, ведь миновали годы с тех пор; для меня всё это было совсем недавно. Я даже не успела как следует повзрослеть.

Здесь был портрет Ланса, вытканный шёлком; Ланс, старший маг дороги, погиб в пути, защищая своё Королевство. Какие-то гобелены сохранились лучше, какие-то вылиняли и покрылись пятнами. Чем дольше я на них смотрела, тем твёрже убеждалась: их неправильно хранили! Что за музей, где так сыро?!

А потом я увидела свой портрет: в полном облачении мага дороги, с посохом наперевес, я ехала верхом. У меня было такое гордое, такое мужественное лицо на этом гобелене, что я несколько минут не могла поверить: это правда? Это действительно мой портрет — в музее Того, что Следует Помнить?

У меня комок встал в горле. Я огляделась, смаргивая с ресниц случайные слёзы, увидела другие экспонаты на постаментах, на столах, в затейливых стеклянных витринах: щиты, мечи, какой-то дикарский наряд, обугленную железную решётку, стоптанные сапоги, носовую статую корабля — она, правда, не помещалась в витрину и висела просто в воздухе, на высоте двух человеческих ростов…

А потом я увидела свой посох.

Когда-то мне его подарил Оберон — выдал, как именное оружие. Мой посох стоял в высоком стеклянном шкафчике, красно-зелёное навершие казалось чёрным. И я сразу поняла, зачем пришла в Музей, — не на свой портрет любоваться.

Я пришла за своим оружием.

Звякнуло стекло. Шкафчик не открывался — у него даже дверцы не было. Похоже, тот, кто поставил мой посох под стекло, предполагал, что экспонат останется там навечно.

Я отступила к соседнему стеллажу, где безо всякого стекла лежала здоровенная дубина с шипами. Не знаю, что в ней было ценного и за что её нужно было помнить, но стекло она расколотила с одного удара — вдребезги. Посыпались осколки, и запрыгало эхо под огромным тёмным куполом.

Я протянула руку, взяла свой посох и сразу почувствовала себя сильной. Расправив плечи, вышла из Храма-Музея, остановилась на лестнице, огляделась; потом меня будто под локоть толкнули — я обернула посох навершием на запад…

Оттуда надвигалась такая огромная опасность, что посох, дёрнувшись, чуть не вывалился из рук.

По дороге к дворцу я встретила мародёров. Два мужичка таскали вещи из брошенного дома: один передавал другому через разбитое окно узелок, из которого свисали рукава и штанины. Другой стоял на камушке, зажав в одной руке большой медный чайник, а другой рукой пытался принять узел с одеждой. Я ударила посохом — зашипев, взвился зелёный луч в небо. Мародёры одновременно обернулись.