Джон Толкин - Хоббит

– Надеюсь, вы останетесь ужинать? – спросил он самым вежливым своим тоном, без всякой настойчивости.

– Конечно! – ответил Торин. – И ночевать тоже. Разговор у нас долгий, но сначала надо сыграть и спеть. А теперь расчистим-ка стол!

Все двенадцать гномов – кроме Торина, он был слишком важный и остался беседовать с Гэндальфом – вскочили и составили тарелки одну на другую. Вихрем унеслись они в кухню, не дожидаясь подносов – на каждой руке по высоченной стопке тарелок, сверху бутылка, – а хоббит бежал сзади, испуганно выкрикивая: «Осторожней!» и «Не утруждайтесь, я сам!» Однако гномы только запели:

Ножи и вилки все погнем,Объедки разбросаем,Поставим нору кверху дном –Пусть бесится хозяин!

Бегом, ребята, кувырком!Всю перебьем посуду,Порвем скатерку, разольемВино и жир повсюду!

Кидай в бадейку черепки,Обломки и осколки,И хорошенько растолкиИх палкой от метелки!

Пусть Бильбо стонет от тоски –Круши тарелки и горшки!

Разумеется, ничего такого ужасного они не делали, и все было вымыто и убрано в мгновение ока, покуда хоббит вертелся волчком посреди кухни, пытаясь за всеми углядеть.

Когда все вернулись в гостиную, Торин сидел, положив ноги на решетку перед камином, и курил трубку. Он выпускал огромные кольца, которые плыли, куда он скажет – в дымоход, за часы на каминной полке, под стол – или кружили под потолком – но нигде им было не скрыться от Гэндальфа. Пфу! – и колечко из его короткой глиняной трубки продевалось в кольцо Торина, после чего зеленело и, вернувшись, повисало у Гэндальфа над головой. Их собралось уже целое облачко; в полутьме они придавали волшебнику странный и колдовской вид.

Бильбо стоял тихо и смотрел – он любил дымовые кольца. Внезапно он покраснел, вспомнив вчерашнюю гордость за колечко, которое отправил плыть над Холмом.

– А теперь сыграем! – сказал Торин. – Доставай инструменты!

Кили и Фили бросились к своим мешкам и вытащили по скрипочке. Дори, Нори и Ори извлекли из-за пазухи флейты, Бомбур принес из прихожей барабан; Бифур и Бофур тоже вышли и возвратились с кларнетами, которые оставили вместе с дорожными палками.

Двалин и Балин сказали:

– Простите, наши на крыльце!

– И мою заодно прихватите! – крикнул им вслед Торин.

Вскоре они вернулись, таща виолончели с себя ростом и арфу Торина, завернутую в зеленую ткань. Арфа была очень красивая, золотая; едва Торин ее коснулся, как полилась музыка, такая неожиданная и чарующая, что Бильбо позабыл обо всем на свете и унесся в темные края под чуждыми лунами, далеко за Рекой и очень-очень далеко от хоббичьей норы в склоне Холма.

Сквозь оконце в комнату вползли сумерки; в камине дрожал огонь – был апрель, – а они все играли, и тень Гэндальфовой бороды покачивалась на стене.

Тьма заполнила гостиную, камин погас, тени исчезли, а гномы все играли. Сначала один, а затем и остальные запели под музыку: низкими гортанными голосами пели они о гномах в древних обиталищах под землей, и вот вам что-то вроде отрывка из их песни, если, конечно, может быть гномья песня без их музыки:

К вершинам далеким, к туманам седым,К ущельям, где вьется заоблачный дым,В скалистые горы, в подземные норыУйдем за сокровищем древним своим.

Там пращуры-гномы в пещерной тениКузнечных костров раздували огни;Искусны и стары, могучие чарыЗнавали они и ковали они.

Для древних владык и эльфийских вождейТрудились они у плавильных печей;Резьбы многограньем, сапфиров сияньемСлепили глаза рукояти мечей.

В эмали сверкали все краски земли,В подвесках лучистые звезды цвели;И ярче дракона пылала корона,Которой венчались тех гор короли.

К вершинам далеким, к туманам седым,К ущельям, где вьется заоблачный дым,В скалистые горы, в подземные норыУйдем за сокровищем древним своим.

Ни эльфы лесные, ни люд городскойНе слышали музыки их колдовской,Не знали о гимнах, что в кузницах дымныхСлагали и пели они под землей.

Но страшный удар прогудел в вышине,Как будто ударил певец по струне,И вспыхнули грозно высокие сосны,Как факелы, в красном шатаясь огне.

Испуганно в сумерках колокол бил,Столб копоти небо и звезды закрыл;Разгневанный ящер дыханьем палящимЖилища и башни людей сокрушил.

Раздался последний удар громовой,Гора содрогнулась под вражьей стопой,И древние гномы в земные проломыСокрылись неведомой людям тропой.

К вершинам далеким, к туманам седым,К ущельям, где вьется заоблачный дым,В скалистые горы, в подземные норыУйдем за сокровищем древним своим.

Они пели, и в груди у хоббита пробуждалась любовь к прекрасным творениям рук, мастерства и чар, яростная и ревнивая любовь, влеченье гномьих сердец. Что-то туковское всколыхнулось в душе, захотелось пуститься в путь и увидеть горы-исполины, услышать шум сосен и водопадов, исследовать пещеры, носить меч вместо дорожной палки. Он выглянул в окно. В темном небе над деревьями зажглись звезды. Хоббиту подумалось о сияющих самоцветах в темных гномьих пещерах. Внезапно в лесу за Рекой взметнулось пламя – наверное, кто-то развел костер, – и ему представилось, что на тихий Холм опустился дракон и палит все огнем. Бильбо поежился и вновь стал тихим мистером Бэггинсом из Бэг-энда Под Холмом.

Он встал, дрожа. Ему хотелось то ли сходить за лампой, то ли сделать вид, что пошел, а на самом деле спрятаться в подвале за пивными бочками и не вылезать, пока гномы не уйдут. Вдруг он понял, что пение и музыка смолкли, а из темноты на него смотрят сверкающие огоньки глаз.