Александр Прозоров - Жребий брошен

— Ты тут хоть одну дорогу или тропу видел, пока мы плот вязали али от медного чудища бегали? — оглянулся на него Любовод. — Товар собирай, давай, не стой! Може, уйти успеем, пока не заметили…

Девушка сунула кулек с малиной Олегу, тоже побежала на помощь.

— Костер залить надо… — предложил было Середин. — Дым ведь идет.

— Нет!!! — испугался купец. — От воды такой дымина поднимется, слепой углядит! А так, защити нас Макошь, может, и обойдется.

Ладно…

Ведун набил полный рот ягод, наскоро прожевал, проглотил, снова набил. После третьего захода малина закончилась — Олег отбросил лопух и тоже пошел заворачивать покрытые серебряной амальгамой медные листы, аккуратно раскладывая их в сундуки — один из-под рухляди, другой из-под грамот с тем, что в будущем станут называть лоциями. Сундук с плотницким инструментом оставили нетронутым. Мужчины еще помнили, как строили плот почти голыми руками — с помощью только мечей и ножей. Второй раз, случись какая неприятность, никому так же надрываться не хотелось.

На все хлопоты ушло всего минут десять. К тому времени, когда кустарник начал с жалобным хрустом ложиться под копыта коней, весь товар был уже запрятан в надежные сундуки с окованными железом углами и прочными замками на крышках.

Воинов оказалось девять — обычный боевой дозор. Если, конечно, забыть, что никаких войн в здешних землях, как уверяли местные жители, отродясь не велось, да и дорог или даже тропинок для конных или пеших путников окрест за минувшие десять дней замечено не было. Девять бойцов. Бездоспешных — одетых всего лишь в толстые куртки из сыромятной бычьей кожи поверх полотняных рубах, да и то расстегнутые на боках, чтобы летняя жара не слишком парила, с копьями на коротких ратовищах, лишь на полторы сажени над головами всадников выглядывающих. Ребята явно не сталкивались с реальным сопротивлением минимум несколько лет и не слышали про военное дело никогда в жизни.

— Это кто же вы такие, и почто в каимских землях бродите? — строго спросил один из дозорных, поглядывая с высоты седла на костер среди кустарника, на вытоптанный берег и составленные бок о бок сундуки.

Пока Олег соображал, удастся выдать себя за местных или не удастся — как глаза ни отводи и зубы ни заговаривай, все едино ни про селения, ни про обычаи местные они почти ничего не знают, — Любовод выступил вперед и низко поклонился:

— Торговыми людьми мы будем, мил человек. Плыли сюда с добрым товаром, да злые духи лишили кормчего разума, отвернул он со стремнины речной к берегу каменистому, да на камни струг мой славный посадил. Потонул и товар, и люди мои. Осталась лишь толика малая.

— Э-э, кгм, — крякнул Ксандр, но вовремя сдержался.

— Как же вы выбрались? — Старший дозора, курчавый, веснушчатый и рыжеволосый, спешился, а следом за ним на землю сошли, оставив копья у седла, еще четверо воинов. — Не вижу я ныне ни лодок с судна вашего, ни сотоварищей ваших погибших, ни добра. Ужели в столь тихом месте все река унесла?

— Лодок у нас и не было отродясь на струге, — понурил голову купец. — Сотоварищи, кто не выплыл, в водах остались. А что до добра — так что на палубе стояло, то выбросить за борт и успели. Вот, три сундука всего.

— Вижу, давно стоите, — покосился на догорающий костер каимский воин. — Ужели ничего более спасти не смогли?

Двое из верховых двинулись вперед и заняли проход между людьми и огнем. Копья свои они перехватили в руки, но пока не опускали.

— Дык, как спасешь, мил человек? — пожал плечами Любовод. — Нечто отнимешь у водяного, что он себе прибрать захотел?

— Чего же он вам оставил, добрые люди? — никак не осаживал своего любопытства старший. — Может, вестника к Раджафу снарядить надобно? Великий правитель издавна зарок дал, что никому на водах страны нашей от стихии али баловства нежити водяной даже малого вреда причинено не будет.

— Правителя тревожить ни к чему, мил человек, — отмахнулся купец. — Сегодня прибыток, завтра убыток. Дело торговое. Управимся как-нибудь…

— Так чего же вам река наша оставила? — продолжал упорствовать в своем вопросе старший дозора, и четверо воинов его, что уже положили ладони на рукояти мечей, побуждали дать ответ хранителю порядка в здешнем пограничье.

Любовод кивнул кормчему, тот подошел к сундуку с инструментом, откинул крышку. Затем, с преувеличенной небрежностью, распахнул соседний сундук:

— Да вот, сами полюбуйтесь. Здесь тряпье вымокшее, рухлядь всякая. А здесь струмент корабельный, плотницкий. Для ремонта, что в дороге случиться может. Мыслим, пригодится долбленку для дороги обратной вырубать.

Дозорный подошел ближе, покивал. Его воины, расслабившись, отпустили мечи. Старший наклонился, поднял долото, покрутил в руках, кинул обратно и подобрал рубанок. Похоже, плотницкий инструмент был для него в диковинку.

— Может, медку выпьете? — предложил кормчий, поднял с земли бочонок и сделал несколько глотков, показывая, что угощает не отравой.

— Раджафу всемогущему вам челом бить надобно, — не обратил внимание на его предложение старший. — Может статься, коли нежить в реках баловать начала, он вам за товар погибший и струг заплатит.

— А разве нежить речная у него в подчинении? — переглянулся с Любоводом ведун. — Отчего правитель ваш за нее ответ держит?

— Не так вы поняли, гости торговые. — Старший откинул край тряпки в сундуке с медными листами. — Враждовал Раджаф с речными тварями, да и перебил всех до единой. Коли опять появились — стало быть, снова перебьет.

Купец побледнел, рука его потянулась к оружию.

— Священные зеркала!!! — Старший дозора отпрыгнул назад, рванул свой клинок: — Взять их! Это воры! Тати!

— Проклятье!

Засверкала на ярком солнце сталь, всадники дружно опустили копья, пока оставаясь на месте. Мужчины замерли друг напротив друга, готовые к схватке.

— Стойте, безумцы! — вскинул руку старший дозора. — Коли вы прольете хоть каплю нашей крови, страж Раджафа проснется и придет за вашими жизнями! И тогда никто не сможет его остановить. Ни я, ни вы, ни даже сам Раджаф. Бросьте оружие, пока на вас нет крови, и вы останетесь живы.

Путники замерли. Воспоминание о медном воине, который шел за ними по пятам несколько дней подряд, не отдыхая ни днем, ни ночью, не останавливаясь ни перед скалами, ни перед болотами; который при каждой заминке во время бегства убивал всех, до кого мог дотянуться, оставаясь неуязвимым и для стрел, и для мечей, и для копий; который убивал, пока не истребил до последнего, всех, кто участвовал в разграблении каимских городов, — это все еще слишком яркое воспоминание заставило людей нерешительно переглянуться.