Ростислав Марченко - Вторая жизнь

Рабская была так же разделена на клети-комнаты рабов, слободских кузнецов и их обслуги, которые из соображений безопасности в большинстве своем за забором не ночевали. Так же из соображений безопасности домашние слуги жили отдельно.

К дому примыкала конюшня/коровник/курятник на наших кур, коров и лошадей. Их туда и увел молодой раб Ивар, один из упомянутых слуг, когда мы въехали во двор. Рядом сруб кузни, объединенной с баней одной крышей. Из живности в борге были еще собаки, но те жили с хозяевами.

После грозного рыка отца Харальд проводил меня до уже натопленной бани. Несмотря на вернувшееся у меня головокружение, мы помылись. После чего он же довел до моей каморки, где уже ждала мать с компотом и приготовленным к использованию колдовским ганджубасом. Выпив кружку этой смеси, я мгновенно отрубился.

Когда я проснулся, в доме происходила непонятная суета. Какой-то гомон, мельтешение, бряканье, скрежет со всех сторон. Вставать не хотелось. Совершенно не помнил, что мне снилось, но осталось стойкое ощущение, будто снились кошмары. Поразмыслив, решил, что сие хороший знак.

Повалявшись под шкурой, встал. Одел лежащие на скамье напротив холщовые рубаху и штаны, сунул ноги в тапки из медвежьей шкуры и, выйдя из комнаты, поймал летящую по лестнице двенадцатилетнюю сестренку Хильду.

— Что за суета? Что происходит?

— Ты проснулся? О, как хорошо! Как отдохнул? — затараторила та.

Надо же, а женский пол и здесь в своем репертуаре, ничем от прежней сестренки Олеськи не отличается. Осталось надеяться только, что сходство миров не доходит процветания и здесь феминизма. При поправках на царящие нравы, борцуньи за права женщин и гомосексуалистов должны выглядеть лицом как Валерия Ильинична Новодворская при росте метра в два и телосложении здоровенного мужика, прошедшего операцию по смене пола, с габаритами известного калифорнийского губернатора.

— Ярл вестников прислал. Ледунг собирает. Отец в поход готовиться. Бьерн с Харальдом тоже идут. — наконец поделилась полезной информацией девчонка.

— Морской поход или сушей? — уточнил я.

— Морской, морской. Драккар Кнубассоны давно вытащили, смолят на берегу. А у нас уже целый день колдун сидит.

А вот это новенькое мне совсем не понравилось. Что-то рановато за своими порошками старикашка прикатил.

— Ко мне заходил?

— Да, заходил. Сидел долго у тебя. Мы подглядывали. Колдовал что-то. Травы жег.

— И что?

— Потом вышел, сказал, что все хорошо. Жаль амулета только, говорит. Что рассыпался. — Поспешила успокоить меня Хильда.

Это дело не могло не радовать. Хотя пора было подумать о хлебе насущном.

— Ты же не ел? Пойдем, покушаешь. — как прочитала мысли сестра.

Проследовали в обеденный зал. Сестренка усвистела насчет покушать. По закону подлости, там же сидел и кисло жевал мясо с хлебом колдун. Запивая пивом. Проявив твердость духа, я уселся рядом с ним.

Старик спокойно спросил:

— Что снилось?

— Не помню. Возможно, плохое что. Так кажется.

Непонятно хмыкнув, колдун спокойно откусил кусок мяса. Прожевал, проглотил:

— Неудивительно.

— Что неудивительно?

— Что плохое снилось. — Взял кусок хлеба, откусил. Повторил с мясом. — Когда я в душу кому лезу, и бодрствующему ужасы мерещатся. А после тех трав, что ты выпил, и колдовать много не надо.

Я обмер. Причем как-то двойственно. Дикий ужас шел откуда-то из здешней памяти, например, из виденного еще одиноким в своем теле Краем случая, когда колдун, подойдя, взглянул в глаза огромному орку из купеческой охраны, перепившемуся какой-то гадости и начавшего, хохоча, рубить рабов-рыбаков на пристани. Отчего тот упал в похожем на эпилептический припадке. А когда перестал биться — умер. Вновь закачанная память не дала старой воздействовать на организм, например, наложив в штаны, однако тоже не осталась абсолютно спокойной. Причем не от мыслей о принятых внутрь местных аналогах ЛСД, каких-нибудь мухоморов. Напротив, сильное душевное волнение начало прямо толкать руку к лежащему на столе ножику, дабы решить проблему страха-ужаса радикально. Остановили остатки разума, обосновывающиеся абсолютно спокойно жующим колдуном. Несколько прийти в себя дала время сестренка, вылетев из кухни с огромной чашкой мяса с лежащими на них кусками хлеба и кувшином с взваром-компотом. Осталось только окончательно успокоить нервы хлебом насущным.

Колдун как ни в чем ни бывало продолжил:

— Кто и умирает, бывает. Если глубоко и долго гляжу.

Оставалось только ответить:

— Так зачем до смерти-то доводить?

— А зачем с ума сошедшему жить? Всю жизнь под себя ходить, родных не узнавая?

— Чем я-то такое внимание заслужил? Ты же в пещере сказал, что все в порядке?

Старик блеснул умными глазами и улыбнулся:

— Тебе никогда не говорили, что язык твой — источник бед твоих?

— Мне нет, — проявил я некоторую нервозность. Поскольку этого только Краю не говорили.

— Ну так знай отныне.

— Надеюсь, все, что нужно было рассмотреть, увидел? Больше я твоего внимания не удостоюсь?

— Увидел. Немного, но достаточно. Редкая у тебя ценность на шее висела. Других таких в мире и нет, наверное. А уж кто сделал и кому принадлежала, боюсь и представить.

— Так кому же?

— Значит, интересно? Узнать хочешь?

— Хочу.

— Расскажу когда-нибудь. Наведайся ко мне, молодой воин, как созреешь. Для разговора долгого и о вещах многих.

— А сейчас почему не хочешь?

Колдун хмыкнул:

— Я лжи не люблю. Ни сам говорить, ни слушать. А солгать мне так, чтобы я лжи не почувствовал, могут в этом мире немногие. Готов ли ты, молодой воин, со мной говорить?

Я промолчал. Старик понимающе улыбнулся, блеснув клыками, встал из-за стола.

— Счастья этому дому. Благодарю за пищу.

На выходе обернулся:

— Как будешь готов, приходи.

Что после этого оставалось? Только плотно покушать, не обращая внимания на сестренку, живое изображение одного сплошного уха, уколотого здоровенным шилом в мягкое место. Не забывая о пропитанном холестерином, но, надеюсь, без генетических модификаций натурпродукте, постарался оценить ситуацию.

Колдун если не все выкупил, то о многом догадывается, однако по каким-то причинам молчит. Что его на это подвигло — шкурный мотив или любопытство? Вот вопрос.

Скорее любопытство. На демона я явно не тяну. Но демаскирующие признаки моего «Я» старый хрен сто процентов обнаружил. Опасным он меня не считает, иначе сидеть бы мне в яме под воротной башней уже. Хочет поговорить.