Галина Романова - Собачья работа

Мы познакомились почти два года назад, когда меня с воспаленной ступней привезли в ее дом. Город тогда был лишь несколько дней как отбит нашими войсками, уцелевшие горожане изо всех сил старались восстановить разрушенное. У нашего полкового целителя рук не хватало, да я первое время и не жаловалась на нарыв. Подумаешь, стрелой попали в ступню! Выдернула, портянкой потуже замотала и дальше пошла. Опомнилась, когда нога покраснела и распухла, а из раны стал сочиться гной. Наш полевой целитель прижег рану, залил-засыпал ее всякой гадостью, но лучше не стало. И тогда меня отправили в тыл.

Так я и попала к Янице. Целительница отняла мне ногу — там же, в смотровой, где сейчас на столе стонал и всхлипывал порванный волкопсами подросток. Для меня здесь всегда пахло кровью и гноем, болью и смертью.

Два года назад мне казалось, что жизнь кончена. Нога болела невыносимо, и после ампутации боль никуда не делась — чудилось, что отсутствующая ступня до сих пор горит, как в огне. Мне просто хотелось покончить с собой. Жизнь потеряла смысл. Добрая Яница потому и оставила меня здесь жить, что хотела проследить, не наложу ли исподтишка на себя руки. Ходила за мной хвостом, нарочно давала мелкие поручения, просила, чтобы посидела рядом, когда она оперирует. Сначала я злилась на целительницу — ишь какая добрая, возится с убогонькой. Не вспомнить, сколько раз я проклинала ее за доброту. А потом поняла, что не ради меня приняла Яница жиличку, а ради себя. Скучно ей было и тяжко — одной-то в пустом доме. Хотелось, чтобы рядом находилась хотя бы одна живая душа. Так что неизвестно, кто из нас кого спасал: Яница меня — от мыслей о самоубийстве или я ее — от одиночества. Вот такие поздние посиделки на кухне были у нас в порядке вещей, даже когда в операционной не лежало сразу два пациента.

ГЛАВА 2

Тихо. Так тихо, как бывает только ночью. Но все равно надо действовать осторожно — здесь полным-полно ушей и глаз. Вдруг да кто заметит? Вдруг кто из челяди услышит осторожные шаги по коридору? Вдруг кто увидит огонек свечи? А ведь еще нужно подниматься по ступеням старой лестницы и, затаив дыхание, отпирать большой висячий замок.

В комнате темно, но большое круглое зеркало светится мягким голубоватым светом. В первый раз было страшно, особенно когда из недр серебряного диска послышался негромкий голос. Сейчас тоже пробирает дрожь, но не так сильно.

— Мне кажется, он что-то заподозрил!

— Кажется или все-таки заподозрил? — Голос с той стороны звучал приглушенно. То ли из-за огромного (просто голова кругом, как подумаешь, что между ними версты и версты!) расстояния, то ли само зеркало так все исказило.

— Должен был заподозрить! Два покушения подряд… Любой дурак заметит.

— Он пока не сообразил, откуда исходит угроза?

— Не думаю. Сегодня ночью он ходил в «Кровавую Мари».

— Ого! Что ему там понадобилось? Можете не отвечать — вопрос риторический…

— Знаю. Но теперь он начеку! Проклятье! Я не могу спокойно жить, зная, что он ходит по этой земле!

— Тихо, тихо! Твою ненависть я понимаю и разделяю, но прошу немного подождать.

— Сколько можно? Он зажился на белом свете. Я думал, все исправит война, но судьба повернулась другим боком…

— Ничего. Скоро ты сможешь вертеть ею как захочешь!

— Когда?

— Скоро. Твой соперник будет устранен…

— Но мне недостаточно его смерти. Он должен умереть с позором, как предатель.

— Не беспокойся. Все будет так, как ты захочешь!

Голубой свет погас. Голос прервался. Что ж, пора возвращаться.

Мужчина, сидевший по ту сторону, подле точно такого же серебряного диска-зеркала, только прибитого к стене, посмотрел на свое отражение и провел рукой по волосам. Работы предстояло много, и работы грязной. Но ради высшей цели не грех и запачкаться. Особенно если в результате конкуренты наконец-то будут посрамлены.

— Во славу ордена, — прошептал он. — Именем его!

Скажу сразу — в случайные совпадения я не верю, в судьбу — тоже, и ничего хорошего от нее не жду. Не с моим счастьем чего-то еще желать. Живя у целительницы, я лишний раз старалась нос из ее дома не высовывать. Даже в лавку за покупками и то ходила сама Яница, пока я кое-как ковыляла по кухне, пытаясь что-то готовить. И выйти на улицу меня можно было заставить только в самом крайнем случае. Ну ходила я в «Кровавую Мари», так там имелась надежда продать свой меч. Да и кормили наемников иногда бесплатно, а совсем уж объедать добрую целительницу не хотелось. И так жила на полном пансионе! Она даже со знакомой портнихой меня свела, чтобы та скроила и сшила мне несколько запасных платьев и штанов. Платья могли бы скрыть мой недостаток, но куда я в них пойду? Узнав, что я — шляхетского рода, добрая женщина раздобыла где-то ужасно дорогой по послевоенным меркам ярко-зеленый бархат и соорудила нечто, в чем я даже стоять, не то что ходить и бегать, боялась. Такое шикарное платье она, по ее словам, видела только до войны на нашей княгине — во время бракосочетания. Разве что другого цвета: то платье было светло-голубым с более темными разводами. Ну немного изменила фасон, особенно на груди, которая у меня значительно меньше княжеской, и сделала больше складок на юбке, дабы отсутствие одной ноги хотя бы в первый миг не бросалось в глаза.

Платье я приняла, но влезла из-за него в долги. Много платить помощнице целительницы Яница не могла — и так приходилось жертвовать монастырю часть доходов за помощь двух монахинь, которые помогали ухаживать за больными. За год работы (до этого я просто жила тут приживалкой) удалось лишь кое-как рассчитаться с долгом за стол и кров. А платье опять сделало меня должницей. Так что деньги были мне нужны.

О пенсионе раненым в королевских указах не говорилось. Наемникам платят, пока они в строю. По завершении контракта каждому выдается на руки заранее оговоренная сумма — и иди куда хочешь. Лишь служившие в королевской гвардии могут рассчитывать на несколько мелких монеток в неделю — зато пожизненно, а количество монет зависит от звания.

Я закончила войну полусотником — выше меня не хотели ставить. Как же — женщина мужиками командовать будет! Но толку от этого звания чуть. Кроме того, поскольку меня оставили в этом городе тяжелораненой (назывался он, кстати, Пустополь) и потом в строй я не вернулась, списали как пропавшую без вести. А таким пенсия и подавно не положена. Придется как-то выкручиваться самой.

Об этом и размышляла, когда Янице вздумалось послать меня с поручением.

Не люблю никуда ходить — так и кажется, что вся улица только и смотрит на мой протез, только и слушает стук деревяшки о землю.