Первые уроки (СИ) - Вероника Вячеславовна Горбачева
В Малой гостиной, из которой мы намерены шмыгнуть в боковой коридор и прямиком вернуться в рукодельную, нас нагоняет один из лакеев. Время обеда, дорогие донны, хозяин напоминает, что дорогим доннам в их положении нельзя нарушать режим… Тут даже кроткая Элизабет поднимает глаза к небу и с досадой что-то шепчет. Однако не хуже меня понимает, что повод напроситься на поездку сам идёт в руки, и упустить его нельзя.
— Скажи, что сейчас будем, — говорю я лакею. И замедляю шаг, продумывая тактику предстоящего разговора.
Но, как это порой бывает, мысли сбиваются совсем в ином направлении. Бедная Софья Мария Иоанна! Мы-то привыкли видеть в ней несгибаемую Железную Донну, и даже не задумывались, что под обличьем суровой властелинши скрывается страдающая женщина, уязвлённая однажды в самое сердце. И не намекайте мне — «увядшая», мол, «растерявшая былую привлекательность»… Ничего подобного. Я видела её, помолодевшую, в день возвращения Маги из мира иного: тогда рядом с ней даже Мирабель поблёкла. Помню чудесное преображение, когда бабушка услышала о скором возвращении своего сгинувшего старшего сына, брата дона Теймура. Для могущественных некромантов молодость — вернее сказать, соответствующий облик — не проблема, другое дело, что по определённым причинам они сами избирают себе любимый возраст, в котором однажды и застывают навсегда. Бабуля Софи остановила выбор на личине грозного матриарха. Но мы-то, девочки, знаем, какой она может быть!
Можно только догадываться, сколько крови попортила ей вздорная невестка.
А ведь так просто вновь обернуться молодой! И одним сиянием своим заглушить бледную моль, в которую неизбежно превратится Мири. Видела я, с какой тайной завистью та поглядывала на портреты женщин в фамильной галерее: а ведь ни одна из них не превосходила матриарха в молодости. Но бабушка… просто ушла в тень, передав власть сыну, и если до сих пор вмешивается в управление кланом, то аккуратно, из этой тени не выходя.
Кажется, я знаю, почему.
Она просто щадит чувства сына и внуков, потому оставила невестку в покое. Ради мира в семье. А окружающие восприняли её отступление как должное и… почти забыли, когда у этой прекрасной женщины с благороднейшим сердцем день рождения. Всё-таки Николас молодец, вспомнил; а Мага-то, Мага?.. Или мой некромант, вечный молчун, просто в последний момент поставит меня в известность?
От жалости к Софье Марии Иоанне всхлипываю и поспешно лезу за платком.
— Ива! — всплескивает руками Элли. — Да что случилось?
— Мне её жа-алко, — едва не плачу я перед самыми дверьми столовой. Взяв себя в руки, сердито сморкаюсь. — Не обращай внимания. Будь они неладны, эти гормоны: настроение скачет как на качелях, то вверх, то вниз! В последнее время у меня вечно глаза на мокром месте. Всё. Успокоилась. Не переживай.
— Сама такая, — вздыхает она. И вдруг заговорщически шепчет: — Это даже к лучшему! Помнишь, о чём мы договаривались? Пусть кое-кто поёрзает на своём стуле, думая, что ты страдаешь из-за шали и что не выдержишь, наконец, и нажалуешься! Сколько можно терпеть?
Я лишь вздыхаю. И не объяснишь слуге, распахнувшему тяжёлые двери и косящему сочувственно, что на самом деле обидеть меня трудно, ибо, как говорят мудрые, обижается лишь тот, кто сам этого захочет. У меня — гормоны, и на этой почве частые, увы, непрошенные и ненужные слёзы на глазах; а у прислуги — накрепко сложившееся убеждение, что злыдня-свекровь исподтишка гадит старшей невестке на каждом углу, даже муж ей не указ. И ничего не докажешь. Но именно сейчас, в эту минуту, эмоциональные качели играют в мою пользу.
Весь обед Глава вроде бы и не замечает моих слегка — только слегка! — заплаканных глаз. Но во время десерта, когда я грустно ковыряю ложечкой любимое мороженое с фисташками и шоколадной крошкой, он с хорошо поставленным беспокойством в голосе спрашивает:
— Что-то не так, дорогая донна? Вы чем-то огорчены? Или… кем-то?
Заметно струхнувшая донна Мирабель поспешно промокает губы салфеткой и, судя по всему, готовится к обороне или сразу удирать. Но что бы я позволила ей так легко отделаться? Нетушки, пусть мается неизвестностью.
— Ну что вы, дон Теймур, — отзываюсь печально. И завожу известную уже шарманку: — Просто хандра. Перепады настроения, знаете ли, обычные в моём положении. Это пройдёт, не обращайте внимания.
Он кивает.
— Перепады настроения, говорите? Ну да, знакомо. Белль во время беременности любая мелочь могла довести до слёз, она расстраивалась из-за сущих пустяков! Все вокруг сбивались с ног, стараясь хоть чем-то её порадовать, помнишь, дорогая?
Голос ласков, но тяжёлый взгляд ясно даёт понять, что вопрос не риторический.
Та судорожно комкает салфетку. Выдыхает:
— Конечно, помню… дорогой.
— А как я старался отвлечь тебя от мрачных мыслей, чтобы ты, упаси боги, не волновалась лишний раз? Тебе хотелось посмотреть выставку Пьетро — и я организовал её у нас в саду. Помнишь, Белль? Пригласить в Эль Торрес столичную театральную труппу с новой драмой? Пожалуйста, хоть завтра! Устроить бал, где все женщины переодеты мужчинами, а мужчины — беременными женщинами? Без проблем…
Представив кислые физиономии «беременных» мужчин на балу, мы с Элли дружно прыскаем. Дон Теймур тонко улыбается.
— Рад, что сумел вас развеселить, дорогие мои невестки. А знаете что? Хотелось бы закрепить результат. Ничто так не радует женское сердце, как новые наряды и покупки, или даже простое хождение по магазинам и лавочкам; а заодно, например, чашечка кофе на веранде с видом на море, прогулка по тихим улочкам… Хотите прокатиться в Террас, донны?
Простодушная Элизабет хлопает в ладоши. У меня же улыбка непроизвольно разъезжается на пол-лица.
— Конечно, хотим! Прямо сейчас? Можно?
— Разумеется, можно. Только, дорогие донны, позвольте напомнить вам основные правила.
Он выразительно приподнимает бровь. Я тороплюсь с ответом:
— Конечно, дорогой дон. Разве мы когда-нибудь пытались скрыться от сопровождения? Мы не какие-то легкомысленные девицы, дорогой дон.
Элли энергично кивает, едва сдерживаясь, чтобы не завизжать по-детски от радости. Ярмарка наша! Глава насмешливо сощуривается и не упускает случая, чтобы не подколоть:
