Крыло Книга 2 (СИ) - Оришин Вадим Александрович "Postulans"

Признаю, холодок по спине у меня пробежал. Она не напугала меня, но отчётливое ощущение опасности в меня вселила.

— Ну как? — в рычащем голосе уже не узнавалось девушки. Зверь, хищник, бесполый и опасный.

— Как я и сказал, — улыбнулся. — Выглядит убойно. За ушком почесать?

Алексас рассмеялся:

— Силён. Но никаких за ушком! — реагируя на его слова Тифи подошла к мужчине и опустила голову к его руке. — Эта крошка моя. Смотреть можно. Трогать — нельзя.

Подтверждая свои слова, оборотень в облике человека начал чесать шерсть оборотня в облике зверя. Картина забавная.

— Как скажешь. Но за наглядное представление спасибо.

— Вот видишь, — Алексас улыбнулся Олимпии, — А ты говоришь — скучный.

Краем глаза заметил, как Олимпия отворачивается в сторону.

— Если этот вопрос закрыт, то... — оборотень ещё раз окинул меня взглядом. — Пригласил бы поразвлечься в клубе, но ты пока мал для этого.

— Спасибо за намерение, я оценил, — кивнул, вставая и подхватывая пакетики. — Но у меня другие планы на вечер. Постараюсь заглядывать почаще. Создание сети потребует много времени и сил, и усилия лучше координировать.

— Зануда, — отозвалась Олимпия.

Проигнорировал.

— Приходи, я предупрежу, чтобы тебя пропускали. Рад был познакомиться.

Не обращая внимания на громадную хищную кошку, подхожу к столу и жму оборотню руку.

— Это взаимно, Алексас.

— Оли. Проводи Като наружу, будь добра.

Я повернулся к девушке, но её лицо не выразило никаких эмоций. Мы вместе покинули кабинет, вновь двигаясь по запутанным коридорам. Олимпия не проронила ни слова до самого выхода.

По глазам ударил дневной свет. Не дожидаясь, пока я привыкну, девушка прижалась ко мне со спины и прошептала на ухо:

— Не перепутай вход.

И, не прощаясь, ушла.

Глава 4

Жизнь аристократов, оказывается, состоит из множества событий, само существование которых ввело бы лёгкий когнитивный диссонанс жителя трущоб. Например, театр. По факту, когда ты не посвящаешь всю свою жизнь вопросу поиска пропитания, у тебя появляется свободное время. Время, которое можно потратить на различные культурные мероприятия.

В этот конкретный момент я, правда, не был зрителем какой-то там театральной постановки. Я оказался здесь в качестве рабочего сцены. Но я забегаю вперёд.

Есть в Верхнем Городе такая штука — Юношеский Театр. В качестве режиссёров, актёров и просто персонала здесь выступают исключительно дети аристократов. И если режиссёры и актёры участвуют в самодеятельности добровольно, то рабочих сцены выбирают едва ли не жеребьёвкой. Каждую неделю один из родов Эстера ставит в театре постановку, и, помимо театральной труппы назначаются и рабочие сцены. В этот раз «повезло», помимо прочих, мне и Момо.

Вот так я оказался приобщённым к высокому искусству. Как минимум я мог видеть представление, находясь за кулисами. В те моменты, когда не бегал с языком на плече, выполняя очередное поручение режиссёра, приятного парня, Кастена. Если бы ещё он не был таким фанатом своего дела... А вот Момо был в восторге, потому что главная женская роль принадлежала, кто бы мог подумать, его обожаемой Соне.

— Сотри уже эту похабную улыбку с лица, — шепнул я толстяку.

Но тот находился в нирване и на внешние раздражители не реагировал. В общем-то, я его понимал. Прямо сейчас Соня исполняла сольный танцевальный номер, и задери меня демоны, она была великолепна. Пластика, хореография, артистичность, грация. И это всё лишь подчёркивало её природную красоту. Есть на что любоваться.

— Эй, Кастен. Вызывай врача, у нас сейчас будет утопленник.

Тот посмотрел на меня с удивлением и непониманием, и я указал на Момо.

— Он сейчас захлебнётся слюной.

— Тьфу на тебя! — шикнул режиссёр, хотя сам лыбился немногим меньше толстячка. — Лучше принеси ещё воды. Графин почти пуст.

Я покорно поплёлся за питьевой водой. Насколько я успел понять, осталось буквально три или четыре сцены, так что основная работа уже выполнена. Декорации больше перетаскивать не придётся, останется только уборку провести, когда всё закончится. Я не испытывал щенячьего восторга от всего этого мероприятия, но определённое удовольствие всё же получил. Приятно иногда отвлечься от дел насущных и заняться чем-то таким... повседневным и несущественным.

Когда я поставил новый графин на столик, сцена уже заканчивалась, раскрасневшаяся и вспотевшая девушка отыгрывала положенные реплики. Момо стоял чуть поодаль, мелко дрожа от разрывающих его чувств. Понятно, что парню хотелось быть рядом с объектом воздыхания, но страх и стеснительность не позволяли приблизиться.

Наконец Соня покинула сцену, и, стоило ей скрыться из виду зрителей, она тут же поморщилась, поглаживая голень.

— Потянула? — догадался Кастен.

— Да, слишком мало было тренировок, — кивнула Соня, с вожделением взглянув на графин.

— Так, у тебя есть минут семь на переодеться и перевести дух, — сверился с часами наш режиссёр.

На сцену, с другой стороны, уже высыпались другие актёры, во внешне хаотичном броуновском движении отыгрывая толпу, сиречь задний фон для разговора двух важных действующих лиц.

И тут Момо, бледный и вспотевший от собственной наглости, подошёл к девушке, протянув ей открытые ладошки.

— Хочешь? — спросил он, глядя на неё с щенячьим восторгом.

На его липких нескладных ладошках лежала подтаявшая конфета. Результат такого подношения был очевиден, к сожалению, всем, кроме самого Момо. Соня брезгливо взглянула на конфету, затем также брезгливо и холодно на самого парня. И, ничего не сказав, пошла в гримёрку. Момо опустил взгляд на подтаявшую конфету, он выглядел растерянно. А затем на миг его лицо как-то изменилось. Кажется, он на мгновение улыбнулся.

Я подошёл к парню и похлопал по плечу.

— Это было фиаско, но хвалю за смелость. А теперь возвращайся в наш презренный мир. У нас ещё полно работы.

Последние сцены спектакля вызвали бурные овации публики. Именно под аккомпанемент аплодисментов мы опускали занавес. Пока главные актёры кланялись на бис, мы начали разбирать декорации. Когда зрители начали покидать зал, Момо уже подметал сцену, а я собирал реквизит. Кастен справедливо определил меня наиболее пряморуким рабочим сцены, свалив все сложные операции. Главную сложность представляло чудовище — механический проигрыватель. Монстр Франкенштейна, громоздкая музыкальная шкатулка, очень сложная в обслуживании. От меня требовалось снять её со взвода, расслабляя заведённые пружины, благодаря которым и работал механизм, а также вытащить бобину с нотами. Трудоёмко, и даже в некоторой степени сложно, но это смотря с чем сравнивать. Привод лопастей несущего винта на вертолёте сложнее на порядок.

Наконец аппарат был упакован, народ уже начал расходиться, и я ждал только Момо, возвращавшегося с помойки. Так-то если в целом посмотреть, я одобряю, что детишки аристократов сами убирают театр после спектакля, это часть воспитательного процесса. С одной лишь поправкой — столь почётную обязанность оставляют на рабочих сцены, так что воспитание получается не всеобъемлющим.

— Закончил? — спросил я вернувшегося толстячка. — Пошли уже. Хватит на сегод...

До нас донёсся чей-то короткий окрик.

— Мне показалось?

Момо отрицательно покачал головой:

— Не, я тоже слышал.

— Ну-ка пошли.

Театр хоть и был не слишком большим, но обилие маленьких комнаток и коридорчиков превращало его в сущий лабиринт. К счастью, топографическим кретинизмом я не страдал, да и голоса становились всё отчётливее, помогая ориентироваться. Голоса двоих, неизвестного парня и... Сони.

— Ну что, мой верный Женран, идём спасать принцессу!

Женран был аналогом Санчо Панса. В этом мире существовала своя сказка про чудаковатого рыцаря Гарсия Гаритоса и его хитроватого помощника и оруженосца. Впрочем, Момо мою шутку не оценил, натянув на лицо максимально серьёзное, и оттого невероятно потешное выражение.