Днем с огнем (СИ) - Вран Карина

В этот раз сошлись на кино, в девять пятнадцать в разведанном уже месте начинаются утренние сеансы, как раз прогулочным шагом дойти. Правда, в угоду дамам смотреть пришлось "Бар "Гадкий Койот", что являлось расплатой за предыдущий заход на "Людей Икс", но по мне лучше подремать в темноте под диалоги и музычку, просыпаясь от самых громких девчачьих возгласов, чем пытаться не оглохнуть в караоке, как в конце мая.

Тогда только Миха, белорус из параллельной ночной, тоже берущий иногда дополнительные смены, улыбнул перепевкой ДДТ.

Он так-то душевный парень, и перед сменой оставляет в шкафчике все свои перстни, браслеты и подвески с черепами.

После сеанса восторженные девчонки потащили нас выпить кофе, благо это можно было сделать прямо в кинотеатре.

— Таша, мне Андрей, — взгляд, не сулящий ничего доброго, достался мне от стажерки. — Сказал спросить у тебя, почему ты ушла из прошлого казино.

Наталия Бартош — единственная девушка в смене с категорией Д-И-1, постоять у нее инспектором я и отправлял ночью Олю. Ее лучше не звать Наташей или Натальей: уравновешенная Бартош к своему имени относится ревностно. "Не можешь выговорить правильно, зови — Таша, четыре буквы, элементарно. Даже имбецил способен усвоить". С маленькой, худенькой Ташей, когда она говорит таким тоном, спорить ни у кого желания не возникает.

— Каттинг-карту вогнал один персонаж в мизинец, кожа лопнула, — равнодушно ответила Таша, поправляя белокурые волосы.

Мой взгляд непроизвольно задержался на ее тонких пальцах.

Оленька испуганно ойкнула.

— Жуть какая! И что было потом?

— Вход ему на неделю закрыли. За порчу сукна, брызнуло сильно. Мне — три дня за свой счет на залечивание пальца. Не бойся, у нас так не беспределят, не тот контингент.

— А зачем ты в таком… — Оля выпучила глаза, подбирая слова. — Плохом месте работала?

— Близко к дому, — пожала плечами Бартош, взглянула на часы. — Я поехала. Всем пока.

Вместе с Ташей как-то и все остальные засобирались: кофе победил хмель, напомнила о себе усталость двух не самых легких ночей.

Перед домом я забежал в магазин за продуктами, заодно занес рубашки в химчистку. Стирка и глажка — совсем не мое, а стоит услуга недорого. Уже за магазином, возле помоечных баков, пожалел худющего и длинного дымчато-серого кошака, похоже, собиравшегося испустить дух. Остановился, чтобы пошарить рукой по пакету.

— Колбасу будешь? — спросил я еле дышащую скотинку. — Там, правда, от мяса только запах.

Готовка тоже не особо по мне, перебиваюсь в основном чем-то простейшим или уже готовым, что только разогреть перед отправкой в желудок.

— Иди мимо, как все, человек, — услышал я. — Всех нас изживете, раньше ли, позже ли…

Я дар речи потерял от неожиданности.

Длинное тело кота вдруг дернулось, животное (животное?!) повело носом, шевельнуло усами.

— Не человек. Владыка огневой? — в желтых кошачьих глазах блеснули искры. — Владыка, аже пояти… прыскуч да ревностен…

— Кхм! — закашлялся я, ничегошеньки не понимая.

— Впусти в дом, то во власти твоей, отслужу, пригожусь! — котище поднялся с асфальта, прижал уши. — Глаголил забытОе… Не серчай. Будет тебе от меня польза.

Я присел на корточки. Кот сел напротив.

— Так. Сейчас без всяких "аже пояти" и прочей старославянщины, внятно и четко, современным языком, ты объясняешь, кто ты такой, — решительно сказал я, глядя в желтые глаза. И понял, кого мне напомнил кошак: почтовую марку, коллекционную вроде, в наборе, что я на почте видел. Там еще что-то было написано… Таджикистан, дикий кот… "Точно, манул!" — озарило меня. Форма ушек, размеры, все говорило о моей правоте. Правда, не было на марках упоминания, что манулы разговоры ведут, такое мне бы точно запомнилось, ввиду очевидной нелепости.

Очень худой манул, а не домашний кошарик, смотрел на меня изучающе довольно долго, но все же ответил.

— Что ты знаешь о замолотках, Владыка? — спросил у меня "кот ученый, дикий", после моего недоуменного пожатия плечами продолжил. — В именины овина возжигали прежде живой огонь. Бросали в огонь под овином необмолоченный сноп ржи, дозволения спрашивали у хозяина овина, можно ли им, человекам, каменку-то растопить? С того начинались замолотки. А дозволял сие действо такой, как я: нас вы прежде звали овинниками, да батюшками заревыми. Только вот нет больше овинов, и гумен нет. И памяти о нас не осталось. А мы скитаемся, пристраиваемся, где можем. Последних лет полста совсем стало тяжко, прибиваемся к складам с зерном хоть каким… Мой вот переделали, склянки да железки с закатками завезли, крупы-зерна убрали. Не стало мне житья: не промеж полок и человеков же мне ютиться? Смирился с хладом, с тем, что ни почета мне, ни уважения, но с этими, без понятия, никак не сжиться.

— Оптимизация, — брякнул единственное, что мне в голову пришло. — У меня дома ни снопов, ни печи… духовая только. И плита газовая.

— Ты сам, что огонь, Владыка, — подернул усами мой собеседник. — Мне подле тебя теплее, чем в подлазе.

— И ты просишь, чтобы я тебя к себе пустил на ПМЖ? — меня слегка понесло от необычности ситуации. — А ты станешь мышей ловить и в лоточек ходить?

— Грызунов в хозяйстве моем никогда не водилось, — гордо вскинул голову манул. — Что за лоточек — не ведаю. Одно скажу: покуда в твоем доме буду, никто без позволения твоего да со злым умыслом порога не переступит, да в оконце не заглянет. Верь мне, Владыка.

— Мое оконце с балконцем на седьмом этаже, — сказал я и поморщился: заразная это все же манера разговора! — Кроме птиц, заглядывать некому.

Тот покачал головой.

— Почем знать, кому в выси летать.

— М-да… Условимся: ты стараешься говорить без этих всех книжностей, при гостях ведешь себя, как кот — обычный, не говорящий, даваться на погладить и мурчать не обязательно, но и шокировать откровениями про заревого батюшку не сметь. И прекращаешь звать меня Владыкой, эдак до темных властелинов недалеко катиться… У меня имя есть, Андрей. А тебя как звать, пушистый представитель славянского эпоса?

Мне пытались привить если не любовь, то почтение к корням, но не тянуло меня к истокам, не интересны были басни, сказания, обряды и прочая. Ма с па посчитали, что в жизни пригодятся многие знания, но, если не идет — запихивать насильно и не стоит. И вот, похоже, истоки решили потянуть меня к себе…

— Это… — ушастый смущенно почесал когтистой лапой затылок. — Запамятовал я за давностью. И ты бы именем не разбрасывался подобру-поздорову. Оно ж бывает: ты к кому с добром, тот к тебе с лихом.

— Будешь Кошар, — распрямился я, махнул рукой. — Ты сам или на ручках?

Нареченный Кошаром мохнатик вскочил на все четыре лапы, боясь, видимо, что я могу и передумать. Со мною дошел до дома, между ногами проскочил в парадную (хотя я и считал, что парадные — это в историческом центре, а в нашей длинной девятиэтажке банальные подъезды, но так уж повелось, не мне переиначивать), пошипел на мелкого, что вышел из лифта с родителями и решил протянуть руки к котику. За что был обозван блохастой тварью и обвинен в бешенстве. Мамаша продолжала что-то еще нам с Кошаром выговаривать, но двери лифта закрылись.

Так, вдвоем, мы и прошествовали до коридорной двери, затем и до входа в квартиру.

Тут стоит сказать, что смущению Кошара я не поверил. Больно правдоподобно он его (смущение) разыгрывал. Ничего он не запамятовал, но и представляться не спешил. Не зря и мне попенял. Много позже состоялся у нас с ним разговор, когда овинный хозяин признался, что побоялся он власть над именем — и над собою — в то утро мне передавать. Огонь огнем, а ничего хорошего он не ждал, ни от будущего, ни от меня. Погреться после долгих скитаний и холода он надеялся, и только.