Братья Бри - Слёзы Шороша
– Рэф, а кто же может жить в котловине?
– Люди слышали звуки, доносившиеся со стороны бывшего озера. Говорят, что они напоминают человеческие голоса. Те же, которые осмелились пройти сквозь туман, чтобы исследовать котловину, не вернулись.
– А в какой стороне было озеро? – спросил художник (неожиданно для него самого перед его глазами родился и тут же исчез образ будущей картины).
– Ты же не пойдёшь туда?! – удивлённо воскликнул Рэф.
– Нет, Рэф, – сказал художник и с грустью добавил: – Жаль.
– Жаль?! Чего жаль?
– Было и ушло – вот чего жаль.
– Там, – сказал Рэф и указал рукой направление. – Там было озеро.
Художник повернулся в сторону исчезнувшего озера.
– Я домой пойду, мне спать пора.
– Спокойной ночи, Рэф.
Художник остался в саду. Он смотрел в дарящую мечты даль… Вдруг его насторожило негромкое рычание. И тут же, охваченная порывом злобы, мимо него почти неслышно промчалась хозяйская собака. Через мгновения что-то тяжело рухнуло на землю. Художник поспешил на этот отчётливый звук внезапно прерванной ярости. Собака бездыханно лежала на дорожке. Он огляделся: вокруг никого.
– Не бойся меня.
Художник вздрогнул от голоса за спиной и обернулся: сильный пронзительный взгляд заставил его почувствовать неуверенность в себе.
– Что бы ты выбрал: быть убитым зверем, – незнакомец кивнул на собаку, – или убить его?
Только сейчас художник увидел, что этот мощный, властный голос и этот взгляд, который сковал его волю, принадлежат… уродцу, горбуну очень маленького роста и к тому же преклонного возраста.
– Что? – спросил художник, вместо того чтобы ответить на вопрос или оставить его без ответа.
Рассерженный горбун собрал лицо в узел и палкой рассёк воздух перед собой – художник обхватил голову руками, не веря своим глазам: по лицу урода пробежала ломаная линия, ровно такая же, что пробежала когда-то по отражению его собственного лица в зеркале.
– Очнись! – приказал горбун.
Художник пришёл в себя и постарался как можно спокойнее, подчёркивая свою независимость (хотя бы для самого себя), спросить:
– Кто ты? И зачем ты здесь? Непрошено являешься в чужой сад, расправляешься с собакой. Кто ты такой в конце концов, чтобы позволять себе это?
Горбун рассмеялся. Художнику стало неприятно оттого, что этот уродливый старик чувствует в себе превосходство, и оно не было напускным: он легко одолел натасканного на охрану пса весом не менее ста пятидесяти фунтов, и лишь одного его взгляда хватило, чтобы молодой человек, не в привычке которого было робеть, потерял самообладание.
– Перед тобой Повелитель Скрытой Стороны. Я пришёл познакомиться с тобой. Меня позвало то, что есть в нас обоих. И когда мы преодолеем расстояние между нами, окутанное туманом, который мешает увидеть истину, ты поймёшь, что я это ты, а ты это я.
Художник не понял точного смысла того, что сказал горбун, но это как-то соединилось в его голове с тем, о чём поведал ему в своей сказке Рэф.
– Ты один из тех, кто живёт там, в котловине?
– Если бы ты наткнулся на одного из них, ты пожалел бы о том, что зряч. Но это мучило бы тебя недолго, – ответил горбун и потом спросил: – Тебе нравятся здешние места?
– То, что я успел увидеть, запало мне в душу, и я не совру, если скажу, что остался бы в этом чудном крае навсегда, если бы не обстоятельства моего пребывания здесь.
– И мне нужна эта сторона. Мы ещё пригодимся друг другу.
Художника покоробили эти слова, но в следующее мгновение что-то будто переменилось в нём, и душа его приняла их как истину.
– Грядущее свяжет нас, – горбун приподнял палку. – А пока возьми с собой моё имя…
Художник очнулся ото сна ранним утром. Обнаружив себя в саду подле мёртвой хозяйской собаки, быстро поднялся и поспешил в дом, в свою комнату. Он не знал, заметил ли его кто-нибудь из домашних.
* * *На следующий день, после уроков, Мо, равнодушно пробежав давно знакомые и неинтересные страницы главы под названием «от школы до дома» плюс несколько лестничных пролётов, позвонил в дверь своего друга. Ему открыла Сэл – по её глазам он сразу понял, что что-то не так.
– Его нет дома, – сказала она грустно и почти шёпотом, вместо обычного «Привет! Проходи», и добавила, как-то нерешительно: – Он… он заболел.
Мо уже повернулся, чтобы уйти, но Сэл остановила его.
– Подожди. Я сейчас.
Через минуту она вернулась и протянула Мо сумку.
– Отнеси ему поесть. Он в мастерской, – попросила она и погладила его по голове. Раньше она никогда так не делала.
Всю дорогу до мастерской Мо бежал: его тревожил вопрос, что же случилось на самом деле, и он не заметил, как оказался перед дверью, которую надо было открыть, чтобы приблизиться к ответу. Первый раз ему было трудно сделать это: какое-то предчувствие сдерживало его. Но он был слишком молод, чтобы следовать голосу предчувствия.
Мо вошёл в мастерскую и застыл в изумлении: Ли (это был Ли, он видел, что этот человек Ли) стоял на коленях перед картиной, которую начал писать. Он сжимал голову руками, как будто хотел справиться с чем-то внутри неё, подчинить это что-то себе. Между ладонью правой руки и головой торчала кисть. Он дрожал всем телом и что-то бормотал, что-то, что невозможно было разобрать. Некоторые слова, не разорванные безудержной страстью в клочья, вырывались из его груди и, разрастаясь, словно оглушали всё пространство мастерской. Мо понял, что слышит слова то из чужого, то из родного ему языка.
– …здесь… здесь… слова!..
Ли поднялся с колен и принялся ходить около картины. Дрожь не отпускала его. Он будто искал что-то во тьме, объявшей его, то пугаясь её слепоты, то цепляясь за её призраки. Неожиданно он останавливался и прямо в воздухе делал какие-то движения кистью, словно давая ей возможность запомнить что-то пойманное в этой тьме, чтобы потом перенести на свет, на полотно. В какой-то момент Ли повернулся в ту сторону, где находился Мо – Мо оторопел от страха. Не зная, куда ему деваться, он поднял сумку (которую дала ему Сэл), чтобы отгородиться ею от безумного взгляда Ли. Сумка помогла ему вспомнить, для чего он пришёл сюда, и он прокричал:
– Я… я… я принёс обед! Я… я не знал…
– Сколько слёз…
– Сэл… просила отнести это тебе, – Мо пятился к двери.
– …для власти надо?.. – голос Ли навевал ужас в эти мгновения.
– Ли, это я, Мо!
– Скала спрячет…
– Ли, это я, Мо! Это я! Что с тобой?! Что с тобой?!
– …ключ…
Мо вдруг понял, что Ли не видит и не слышит его. Он прижался к стене и стал ждать.
– …к власти!.. Необъятной власти!..
Ли бросился к полотну, словно боясь потерять то, что должно было обрести своё место на холсте. Он судорожно слизывал кистью краски с палитры и писал, писал, отдаваясь наитию.
– Власть слов… и слёз!.. Власть слов и слёз! – повторял он в исступлении.
Заворожённый этим магическим действом, Мо забыл о своём порыве убежать отсюда. Он украдкой приблизился к своему креслу, но не уселся в него, как обычно делал это, а спрятался за его спинку и оттуда наблюдал… Когда работа была закончена, Ли долго стоял перед ней. Неподвижно и молча. Казалось, что он умер стоя. Страх снова напомнил Мо о себе. Эта мертвенная сцена не только сама по себе пугала мальчика – она должна была чем-то закончиться. Он ждал, и тревожный стук его сердца мерил накал ожидания… Вдруг по всему телу Ли пробежала судорога – он ожил. И через мгновение заревел всей грудью:
– Не по-ни-ма-ю! Не по-ни-ма-ю! Где?.. Где моя кисть?!
Он схватил со стола нож и вонзил его в полотно. Потом ещё раз…
– Нет! Ли! Нет! – Мо с криком выскочил из-за кресла и бросился к Ли.
Ли обернулся и, увидев Мо, отбросил нож.
– Мо?! Ты здесь?! – изумлённо воскликнул он.
– Не порти картину, Ли! Лучше отдай её мне! – умолял его мальчик.
– Картину? Эту?
Ли стал рассматривать картину, как будто видел её впервые, как будто не помнил, что мгновениями раньше был связан с ней каждым своим нервом.
– Кто написал её? – спросил он в недоумении.
– Ты, Ли! Ты её написал! Только что! Я сам видел. Ли! – слёзы скатывались по щекам Мо.
– Не плачь, Мо. Если ты говоришь, что её написал я, значит, так оно и есть.
– Ты… отдашь её мне? – попросил Мо, но в глазах его была не просьба – в них была надежда на то, что Ли вернулся к нему.
– Конечно. Ты заберёшь её.
Мо приблизился к полотну и, вытирая слёзы, сказал:
– Спасибо, Ли. Когда она подсохнет, я возьму её домой. Только пообещай, что не порежешь её.
– Я не трону её, Мо. Ни ножом, ни кистью. Она твоя… А мы с тобой друзья, правда?
