Максим Далин - Моя Святая Земля

На принцессу очень хотелось смотреть, хотя бы потому, что смотреть на остальных участников действа не хотелось совершенно. И совсем уж отчаянно не хотелось смотреть в лицо Алвину, просто всё внутри восставало, поэтому несколько минут с начала церемонии Эральд разглядывал его свиту.

Он узнал Марбелла, слащаво улыбающегося альбиноса с багровым пятном на лицемерной физиономии — радиация смерти, исходящая от него, казалась какой-то липкой, как пересушенный и неживой воздух в метро. Кажется, узнал и канцлера — этакий лощёный джентльмен с седой гривой в мелких блёстках, в чёрном с серебром костюме и белоснежных кружевах, перстни-гайки на холёных пальцах — как у нового русского в девяностые годы. Маршала было тяжело не узнать — одетый в форму королевских солдат, только с аксельбантом, золотым шитьём, мехами и звёздами, опереточный полковник Скалозуб, красная морда, не обезображенная интеллектом, с ухмылкой типа "гы". Кроме них — ещё много колоритного народу. Полненький вертлявый франтик, похожий на успешного телеведущего, в кудрях и бантах, разве что — на костюме не стразы, а бриллианты, наверное. Какая-то шершавая уголовная мордень, которой пошёл бы ватник, а не кружевное жабо. Девица проституточного вида, переодетая дамой. Бледная дамочка с поджатыми губами. Пожилое желтолицее брюзгливое нечто, увешанное ожерельями, с жемчужной серьгой, в целых ворохах кружев и рюшей, но, всё-таки, скорее, мужского пола. Серый суслик с мелко злобной рожицей…

Собственно обряд совершал тот самый, очевидно, Отец Дерек, очень толстый, в могучей бороде и кудрях, румяный и курносый, вызывающий отчаянные ассоциации с теми анекдотическими митрополитами, которые переквалифицировались из замполитов.

Банда, мелькнуло у Эральда в голове — и вдруг вспомнился виденный в детстве фильм "Свадьба в Малиновке". Ничего себе — королевский двор…

И удивление позволило взглянуть на Алвина — а Алвин тут же повернул голову, будто почувствовал на себе взгляд Эральда.

Вот Алвин вполне тянул на диснеевского принца. Гламурен он был безупречно. Красивый, как картинка — при взгляде казалось, что таких людей вообще не может быть: холёное лицо — атласное, без изъяна, ни прыщей, ни веснушек, фарфоровая гладкость; чёрные кудри — из рекламы шампуня, если мотнуть головой, разлетятся медленной волной; улыбка — из рекламы жвачки, не от радости, для демонстрации прекрасных зубов, белоснежных, идеально ровных. Тёмно-синие очи в длинных ресницах. Костюм, белый, в золоте, бриллиантах, вероятно, и жемчугах, на идеально грациозной фигуре — как влитой.

Очень красивые люди обычно вызывают невольную симпатию — но не Алвин. Рассматривая его, его рекламную невесёлую улыбку, холодные глаза, безупречное лицо манекена, Эральд почувствовал лёгкую оторопь, будто у алтаря стояла, держа под руку принцессу, огромная, отлично сделанная и оживлённая какой-то явно недоброй магией кукла.

Будь Алвин хромым горбатым карликом, уродом — было бы легче. В любом уроде есть что-то человеческое — но красавчик Алвин обходился без человеческого вовсе.

Эральд подумал, что затея безумна и безнадёжна, но никакого другого выхода он так и не увидел. И вставил в паузу своё обращение к узурпатору, которое крутил в голове весь остаток ночи и всё утро.

Сказал и вышел в свалившуюся гробовую тишину.

Банда перепугалась. Эральд не сомневался: не померещилось, не кажется, вправду перепугалась, а у священника, похоже, от ужаса случился настоящий сердечный приступ — он прижал руку к груди и грузно рухнул на пол. Эральд по инерции успел подумать, что у священника, наверное, слабое сердце от лишнего веса, надо помочь — но эта мысль оказалась совершенно не ко времени, потому что меньше, чем за минуту, они все очухались и начали защищаться.

От Эральда. И от ужаса.

Всё произошло с фокусной, мультипликационной скоростью. Эральд даже не успел подхватить раненого Сэдрика, только подумал в страшной тоске, что напрасно, напрасно, напрасно позволил ему участвовать в этой авантюре. И когда солдаты кинулись выполнять приказ канцлера, руки у Эральда были в крови Сэдрика — ничего он не успел сделать, потому что чёртов королевский дар требует некоторого времени, даже кровь, кажется, не успел остановить — и это было так больно, будто подстрелили его самого. Солдаты держали Эральда мёртвой хваткой, словно предполагали на нём пояс с пластиковой взрывчаткой и смертельно боялись, что он замкнёт контакты. Вырываться или пытаться что-то объяснить было бесполезно.

Но внезапно вмешался Марбелл, который сам кинулся оказывать Сэдрику первую помощь — и Эральд не знал, как к этому относиться, с благодарностью или с ужасом: "живым для допроса" — это "живым для допроса", и если Сэдрик окажется в руках тех же гадов, которые пытали монаха…

В этой жуткой суете, стрельбе, криках, истерических рыданиях только принцесса ухитрилась сохранить полнейшее хладнокровие. И с принцессой он успел переглянуться.

Встретив её сочувственный всепонимающий взгляд, Эральд понял, что снова может дышать. Они словно паролем обменялись — подпольщики в глубоком вражеском тылу; в душе Эральда проснулась какая-то наивная детская вера, что принцесса — это "наши", что "наши" помогут, прикроют и, быть может, вытащат из темницы — и скептический смешок разума эту веру не убил. И даже хватило духу попробовать докричаться до Алвина ещё раз…

Может, поэтому, когда Эральда выволокли из храма — просто-таки волоком, не давая ему идти своими ногами — у него тлела надежда, что безумная выходка принесёт хоть какие-нибудь плоды. В подземелье? Ладно. Туда, откуда улетел дракон… Ну что ж.

"Ко мне" — значит "ко мне". Значит, Алвин собирается прийти. А раз он собирается прийти, значит, возможно, будет слушать.

Площадь была сплошь затянута туманом — и в тумане солдаты короля разгоняли толпу, собравшуюся глазеть на королевскую свадьбу, есть мясо и пить вино. Эральд не мог ничего толком разглядеть, но слышал отчаянную злобную брань, глухие удары, визг, вопли… Вот и отпраздновали…

Интересно, подумал Эральд, почему их гонят? Я, что же, расстроил Алвину свадьбу? Есть какой-нибудь такой закон, который запрещает жениться королю, которого на свадьбе обвинили в том, что корону он носит преступно? Ох, и наделали же дел…

Между тем, Эральда дотащили до явно непарадного входа во дворец — и он с некоторым удовольствием увидел длинный язык копоти на сизой дворцовой стене. Вход в подземелье, подумал Эральд. Вот тут и горело, когда вырвался сердечный друг-дракон. Будь он сказочным драконом, сказал бы: "Я тебе, Иван-Царевич, пригожусь, ты только скажи слово заветное — и я мигом…" Не та ситуация.