Антон Фарб - День Святого Никогда

— Внемлите, братья! Истинно реку вам Слово, данное мне господом нашим Драконом, крылатым защитником и повелителем рода людского…

У проповедника смердело изо рта, да так сильно, что это ощущалось даже на расстоянии в несколько ярдов. Зеваки, привлеченные сварой между шарманщиком и фанатиком, паствой становиться не пожелали и быстро разошлись. Феликс, брезгливо морщась, все же постоял немного, внимая истории о добром и мудром Драконе, сошедшим с небес на землю, дабы наставить людей на путь истинный и каленым железом выжечь скверну безбожия… К середине истории у фанатика случился припадок религиозного экстаза, с обязательными в таких случаях выкриками, брызгами слюны и хлопаньем в ладоши, и Феликс плюнул и пошел дальше. Идти ему оставалось всего ничего…

Огюстен снимал четырехкомнатную квартиру в бельэтаже сильно обветшалого особняка на углу улиц Лудильщиков и Шорников. Не так давно первый этаж особняка занимала аптека, где наряду с обычными медикаментами можно было купить лекарственные травы, поддельный корень женьшеня или мандрагоры, обереги от дурного глаза и, в особых случаях, морфий без рецепта. Такие «особые случаи» позволяли аптекарю содержать весьма роскошную квартиру прямо над аптекой, где он проживал вместе со своей престарелой матушкой, и где его и арестовали жандармы полгода тому назад во время одного из ночных рейдов, так часто имевших место минувшей весной. Матушка аптекаря, оставшись в одиночестве, забросила аптечные дела и стала сдавать квартиру в наем. Сейчас застекленная дверь аптеки была намертво заколочена досками, а витрину изнутри покрывал слой белой краски, и попасть в квартиру можно было только со двора.

Во дворе страшно воняло. У стен громоздились отвратительные на вид бурты земли, перемешанной с навозом, известью, золой и еще Хтон знает чем; некоторые из куч носили следы недавнего выщелачивания. Домохозяйка терпела это безобразие, сотворенное новым жильцом для своих химических опытов, исключительно благодаря щедрости мсье Огюстена, к которой недавно присовокупился авторитет господина Феликса. Хозяйка была старая женщина, и героев уважала по-настоящему, чем иногда злоупотреблял Огюстен, задерживая выплаты квартирной ренты — доходы предприимчивого француза при всей своей величине страдали нерегулярностью…

Убравшись с улицы, где воздух уже начинал обретать температуру и вязкость, более присталую горячему киселю, и быстро миновав с зажатым носом провонявший химикалиями двор, Феликс поднялся по темной лестнице и очутился в гостиной их общей с Огюстеном квартиры. Интерьер гостиной, с мещанской пошлостью задрапированный безумным количеством бархатных чехлов для мебели, обтянутых сафьяном подушек и белых вязаных салфеток с непременной бахромой, тонул в полумраке. Тяжелые портьеры были задернуты до половины, препятствуя всякому движению воздуха сквозь слегка приотворенное окно, и в комнате ощущался застоявшийся запах дыма (но не свечного — этот горчил сильнее, и вызывал в памяти невнятные ассоциации), дешевых духов и давно не стиранных носков. Духами в этом доме могли пользоваться только те уличные девки, которых Огюстен без зазрения совести приводил на квартиру, нимало не смущаясь наличием там Феликса — но сейчас запах был достаточно слаб, и Феликс мог с уверенностью предположить, что последний раз Огюстен поддался зову плоти не ранее, чем два-три дня назад. С носками тоже загадки не возникало: сегодня была уже суббота, а в прачечную Феликс ходил по четвергам, и так как этот четверг он провел в мансарде «Меблированных комнат Матильды Розекнопс», то груде грязной одежды на полу ванной комнаты суждено было пролежать там еще полторы недели. Что же до горького дыма, то причину его появления Феликс выяснил, пройдя из гостиной в рабочий кабинет Огюстена, превращенный французом в подобие алхимической лаборатории.

Огюстен, облачившись в толстый фартук из сыромятной кожи, толстые кожаные рукавицы и маску, скроенную на манер венецианской бауты, только из более крепкого материала (а именно — из шагреневой кожи), стоял возле стола и бережно крутил рукоятку маленькой ручной мельницы для кофе, периодически подливая на нижний чашеобразный жернов воды из укрепленной на кронштейне садовой лейки. Занятие это поглотило его настолько сильно, что он даже не заметил, как Феликс плюхнулся на диван и с наслаждением потянулся, положив ноги на низкий журнальный столик.

— Ты уже вернулся? — удивленно проронил наконец Огюстен, отрываясь от небезопасного помола, чтобы добавить в мельницу ингредиенты из фарфоровых чашек. — Что так рано? Ты же говорил…

— Патрик приехал. Его подстрелили.

— Серьезно?

— Пустяки.

— А как Бальтазар? В петлю больше не лез?

Последнюю попытку самоубийства Бальтазар совершил еще в июне, но с тех пор, ночуя в мансарде, Феликс всегда спал вполглаза, и теперь, чувствуя тяжелую истому во всем теле, он совершенно не желал обсуждать настроение Бальтазара, ограничившись односложным ответом:

— Нет.

— Все-таки удивительно! — заявил Огюстен, снова принимаясь шуршать кофемолкой, и Феликс подумал, что француз настроен скорее на философский, чем на язвительный лад. — Насколько прочнее, крепче и сильнее оказываются столь презираемые героями маленькие люди в столкновении с бытовыми неурядицами, когда сами господа герои, мужественные и неустрашимые в бою с чудовищами, демонстрируют свою полную беспомощность в повседневной жизни… — добавил он, и Феликс понял, что ошибался.

Он многое мог бы сказать Огюстену по поводу только что прозвучавшей сентенции, где вымысла было втрое больше, чем правды, но любое возражение повлекло бы за собой жаркий спор, а спорить Феликсу не хотелось, и он предпочел согласиться:

— Мужество опасно. Когда человек приносит в мир мужество, мир должен убить его, чтобы сломить. Мир всегда ломает людей. Слабые гнутся, утешая себя несбыточной, но такой сладкой надеждой когда-нибудь спружинить, а сильных мир сразу берет на излом…

— Удивляюсь я тебе, Феликс, — сказал Огюстен. — Откуда такая расплывчатость формулировок? Раньше ты был гораздо увереннее в образе Главного Врага. Ведь не мир для героев был сосредоточием Зла, но драконы, живущие в этом мире. Драконов убили, Зло осталось. Что теперь? Уничтожите мир?

— Кстати, о драконах, — сказал Феликс, радуясь поводу сменить тему. — Тут неподалеку завелся один драконий последыш…

— Кто-кто?

— Лысый такой. С чешуйками. Проповедует у афишной тумбы.

— Драколит?! — с неподдельным ужасом вскричал Огюстен.

— Угу. Хорошее словечко, надо запомнить…

— Ну, все… — упавшим голосом сказал Огюстен. — Пропал квартал. Воображаю, что он там будет орать, горлопан чертов… И ведь не заткнешь его никак, это вам не шарманщик, этот за идею глотку драть будет… Одна надежда, что пырнет его кто-нибудь ножиком — да кто?! Их теперь все боятся, даже уголовники!