Танит Ли - Героиня мира

— На-ка, возьми, бери же.

Бабушка пыталась что-то сунуть мне в руки. Голос ее доносился издалека. Я смутно видела ее, фигура ее исказилась, будто скрылась под водой — а может, потому, что она стояла вне сферы сил? Я взяла предмет, который она мне совала. И поглядела на него. Желтая роза в полном расцвете. Из теплицы, откуда же еще.

Только в усадьбе Гурц не растили роз за стеклами, потому что такие цветы ничем не пахнут, а аромат этой розы походил на вино, на вино под названием топаз.

Я осторожно положила розу на алтарь. Она рассыпалась. И превратилась в кучку золотых монет. Потом в росу из золотистой крови. Это слезы золотой статуи. Это граненый топаз. Это ковер с рисунком — я подалась вперед, склонилась, пытаясь разглядеть с вершины горы раскинувшийся по дну долины ковер, быть может, его узоры о чем-нибудь мне поведают, но не успела. Узоры уже сложились в картину: золотое поле с зерном.

Зрение мое прояснилось, на алтаре лежала роза из раскрашенной охрой бумаги, женщины что-то бормотали нараспев. Я не сумела разобрать слова. И тихонько запела ей песню на родном языке, стишок про яблоньку, который, говорят, когда-то был гимном в честь Вульмартис.

Когда женщины потянулись вереницей из храма на улицу и ступили на траву, солнце почти уже встало, небо расчертили полосы кирпично-красного цвета. Внезапно они снова превратились в служанок. И поспешили уйти.

Бабушка взяла меня под руку. Кто-то набросил на нее огромную шубу из чернобурки. Сколько же лис из династии, к которой принадлежала и та, что повстречалась мне однажды среди покрытого инеем леса, пошло на то, чтобы согреть ее?

Звезда Веспаль побледнела, растворилась в небе. Поющие силы и сфера полностью исчезли.

Мы медленно продвигались по лесистому берегу к дому, и тут за тающей вереницей женщин, среди дальних сосен на дороге показались всадники.

Заметив направляющуюся к дому процессию, скакавший впереди резко натянул поводья. Поворотив коней, они мигом скрылись за деревьями.

Послышался похожий на кудахтанье смех госпожи.

— Он знает, — сказала она. — Он знает.

Принц Карулан нечаянно увидел часть ритуала, совершаемого женщинами, и удалился, проявив такую же осмотрительность, как и мальчишка-истопник.

Когда мы встретились за полдником, он ни разу не упомянул о религии. Он рассказал, что прошлой ночью провел пару часов вместе со слугой в придорожной гостинице, расположенной к западу отсюда, а в четыре часа утра продолжил путь в поместье.

— Гостиница далеко не из уютных, — поведал он мне, — но видя близость вознаграждения, всякий готов бороться и переносить лишения.

Что он имел в виду, мой дом или меня самое, — по-видимому, считалось, что я вольна предполагать на сей счет что угодно. И Карулан представлял собой очередное предположение — либо да, либо нет. И отсюда полнейшая целеустремленность, внимание ко мне одной.

Я не стала его встречать и препоручила слугам заботу о нем, как будто он не имел ко мне никакого отношения, как будто мысли о нем не преследовали меня всю неделю. Я ушла к себе в спальню и погрузилась в сладостные струи меда, золота и сна.

Когда я проснулась, мысли о нем меня почти не тревожили. Я позвала Розу, велела нарядить меня, подкрасить и припудрить лицо, а волосы только завить щипцами. Пусть Карулан думает, будто такой непринужденный стиль — последний крик моды. (Ведь в подобном виде посещают храмы.) Роза тоже не касалась вопросов религии. Вернувшись на прежнюю должность, она вела себя смирно, скорее всего потому, что не знала наверняка, надолго ли это.

Когда я сошла вниз в гостиную, сидевший на диване у камина Карулан поднялся на ноги. У меня выветрилось из памяти мощное воздействие, которое оказывала его самонадеянность, и я ощутила прилив угрызений совести. Пусть золото и призраки виделись мне во сне, пусть мне довелось присутствовать на столь же древней, как леса, церемонии, теперь передо мной реальность. И насколько же сильна и ясна она. И реальность возвещала, что любые увертки в конечном счете ни к чему не приведут.

— А когда вам придется снова отправиться в дорогу? — осведомилась я. Как раз в эту минуту он принялся за блюдо из запеченной озерной рыбы.

Но Карулан лишь вскинул на меня глаза и не раскрыл рта, хотя губы его растянулись; по-видимому, ему стало смешно.

Все время, что мы провели за едой, он вел непринужденную беседу. И под его эгидой оказалось совсем нетрудно вести себя как принято в свете.

— По правде говоря, в ответ на заданный вами ранее вопрос должен сообщить, — сказал он, попивая бренди и закусывая марципанами, — что время не терпит. Я попрошу вас приютить нас на сегодняшнюю ночь, а завтра перед восходом солнца мы уедем.

Он рассказал, что Воллюс благополучно поселилась в Ясте. В Оксиде имеются теплые течения, и гавань почти никогда не замерзает — прекрасное место для зимовки. Если он и знал об истинных ее намерениях и о возможном бегстве, то ни словом о них не обмолвился.

— А вам придется в одиночку переносить континентальные холода. Здешние зимы весьма суровы.

— Мне уже довелось однажды пережить северную зиму. И тогда меня не окружал уют.

— И вправду не окружал. — Он опустил глаза, служившие украшением его лица, а впрочем, мне кажется, многие женщины не отказались бы лишний раз взглянуть на него украдкой. — Принцесса Аара, давайте перейдем к делу. Вам ведь, кажется, семнадцать лет? И вы — юная вдова благородного человека, ученого, который невольно навлек на вас страшные унижения и страдания. Теперь это поместье принадлежит вам. Настолько я понимаю, — он приумолк якобы из деликатности, не требуя, однако, чтобы я верила в показную тактичность, не оскорбляя меня, — госпожа Воллюс передала вам определенное предложение?

Я посмотрела ему в глаза, чувствуя, как запылали мои щеки, как потемнели глаза.

— Мне пятнадцать лет. Я южанка. Я вышла замуж за Гурца, потому что он этого хотел. Я стала владелицей поместья, поскольку считалось, будто мне это должно казаться привлекательным. Теперь предполагается, что я сочту привлекательным вас и какое-то мошенничество, которое поможет избежать открытого позора, и стану… — Я запнулась, так как не нашла подходящего выражения, затем припомнила отменное словцо из армейского лексикона, — продажной курвой.

Карулан приподнял брови.

— Вы не совсем правы, — сказал он. — Союз такого рода называется супружеством сердечного преподношения. Некоторые из самых высокопоставленных дам Кронии охотно заключали подобные браки.

— По любви, — язвительно заметила я.

— В ряде случаев. А чаще по тем же соображениям, которыми руководствуемся мы с вами. Ради безопасности или выгоды, но, надеюсь, при взаимном уважении.