Александр Прозоров - Последняя битва

Русская конница встретила поляков за рекой — но когда тяжелая панцирная лава ринулась в атаку, не выдержала и кинулась наутек, торопливо втягиваясь на мост. Шляхтичи влетели на него буквально на плечах русских, перемахнули реку и… Из-под моста вылетело облачко, и вместе с «крылатыми сотнями» он ухнулся вниз, в воду. Встречная атака закованных в латы бояр стоптала отряд, оказавшийся на восточном берегу, из травы по тонущим в воде разбойникам ударили замаскированные в траве пушки, снося головы тем, кто не желал уходить на дно сам. Заработали стрельцы, разя пищальной картечью тех, кто слишком близко подошел к Торопке на том берегу, и тех, кто пытался выбраться из ила и жижи. Река порозовела, унося обратно к Западной Двине кровь незваных гостей.

Конница шарахнулась обратно на тракт, загарцевала на безопасном удалении. Примерно через час к переправе вышли немецкие латники, соединились в строй и мерно зашагали вперед. Загрохотали слитные залпы аркебуз. Русские отвечали так же часто и жестоко, стрелки падали один за другим по обеим сторонам стремительной речушки. Однако немцев было больше, и воевода Василий Хилков, потеряв почти три сотни человек, предпочел отступить и уйти в Торопец. Утешением ему было лишь то, что хитростью он смог истребить впятеро больше врага, нежели потерял сам.

Под Торопцем через день остановилась и польская армия, приступая к новой осаде. Однако сил для штурма у османского пса не осталось — они распылились в осадах многих крепостей, в разбое и грабежах беззащитных земель, а пятая часть войска и вовсе оказалась уже истреблена. Изрядно прореженные у Великих Лук и в прежних стычках, османские наемники, к тому же еще ни разу за весь поход не видевшие добычи, больше не желали ложиться костьми при поджогах стен, и осада неожиданно для Батория затянулась.

Увы, не везде положение складывалось столь же удачно. Двадцать девятого сентября сгорел Невель, двенадцатого октября пало Озерище, двадцать третьего октября поляки ворвались в Заволочье.

В те же дни девятитысячный отряд оршанского старосты Филона Кмиты, получившего от Стефана Батория назначение в воеводы Смоленска, подошел к городу, разбив лагерь в семи верстах от него, у деревни Настасьино. Когда поляки поставили палатки, расстелили постели и запалили костры, готовясь варить ужин, из недалекого соснового бора вдруг появилась кованая конница и, опустив рогатины, начала молча разгоняться для атаки. Не все из отдыхающих ляхов даже заметили летящую на них смертную угрозу — а тревожные выкрики лишь подняли панику.

Всадники стремительно ворвались в лагерь, пригвоздив к земле копьями тех, кто пытался сопротивляться или просто первым попался под руку, выхватили сабли и принялись рубить направо и налево визжащих и мечущихся врагов. Наступление остановил только обоз: уцелевшие шляхтичи забились за телеги и выставили копья, не подпуская к себе всадников. К тому времени, когда в лагерь подтянулись стрельцы — на землю уже опустилась ночь.

Поутру воевода Иван Бутурлин, уставший гонять от Смоленска татар и наконец-то дождавшийся настоящего врага, увидел, что под покровом ночи поляки сбежали. И драпали так яро, что кованая рать нагнала их только через тридцать верст, опять ближе к вечеру, стоптав большую часть беглецов. Остатки воинства оршанского старосты спасла темнота — но эта часть армии османского пса прекратила свое существование, оставив русским витязям на память все знамена, десять так ни разу и не выстреливших пушек, полста затинных пищалей, весь обоз и четыре сотни пленных. Наступление на южном польском фланге безнадежно сорвалось…

Однако война еще не закончилась. Просидев под стенами Торопца до декабря, поляки снялись с лагеря, но повернули не обратно восвояси, а на север — и совершенно неожиданно для горожан оказались возле Холма. Захватчики ворвались в открытые ворота еще до того, как стража поняла, что мирно и неспешно подъехавшие сотни отнюдь не русские, а чужие.

Для Андрея Зверева эта беда стала сигналом, что настала пора уводить людей из Старой Руссы. Под громкий колокольный звон горожане собирали пожитки, грузились на телеги и выезжали на широкий тракт, ведущий в сторону Вышнего Волочка. Правда, гнать русских в такую даль князь, разумеется, не собирался. Еще с лета по его указу на почтовую станцию Крестецкий ям[34] стали свозить зерно и сено: зерно и крупы сгружали в специально построенные амбары, сено же просто складывали в скирды. Работа шла неспешная, зато долго. В ноябре же, когда перед зимовкой кочевники гонят на продажу лишние стада и отары, рискующие пасть от бескормицы — князь не так уж и дорого скупил четыре тысячи голов самого разного скота, от засекающихся лошадей и до плешивых баранов. Все это богатство своим ходом добрело по наезженному тракту сюда же и осталось нагуливать жир, оберегаемое за особую доплату возчиками с яма.

Никакого жилья в этом месте на новгородском тракте не имелось — зато леса по сторонам было вдосталь. А значит — несчитано дров для стряпни, еды и обогрева и сколько угодно строительных бревен. Андрей не раз уже был свидетелем того, как русский мужик с помощью топора и веревки всего за день ставил сруб для избы. Так что точно знал: русские люди не пропадут, срубят для себя укрытие от ветра, холода и снега. Может, и не самое удобное — ну да ведь всего месяц, самое большее два пересидеть и нужно.

Жители Руссы покидали свои дома с горечью и недовольством, всячески оттягивая этот час, и в итоге уходили почти целую неделю. Где-то на пятый день прекратился перезвон: колокола прихожане тоже сняли и забрали с собой. Князь Сакульский, как и положено, покидал город последним — и еще почти полный день ездил по пустым и тихим, вымощенным деревянными плашками улицам обреченной древней столицы.

А потом выехал вслед за остальными.

Как он и ожидал, возле Крестецкого яма беженцы осели основательно: плотники всего за два дня срубили длинные бараки с земляным полом и толстой кровлей, застеленной лапником. В каждый вмещалось до полусотни семей: в тесноте, да не в обиде. Для тепла внутри жгли костры — дым поднимался наверх и сочился прямо сквозь еловые ветки. Чтобы не спать на холодной глине — внутрь затащили телеги, скинув с них колеса и перевернув. Тюфяки, матрасы и одеяла у всех были с собой. Следуя княжеским указаниям, горожане занялись забоем скота. Раньше для этого у Андрея просто не хватало рук.

В общем, работы пока достало всем, но нежданных трудностей не всплыло. Оставалось только ждать, пока закончится набег.

Сам князь Андрей Сакульский поселился на яме: для думного дьяка нашлась просторная палата из двух светелок. Да еще и с кирпичной печью посередине. Тоже удобное место, чтобы скоротать недели томительных ожиданий. О делах своих Зверев отписался с самого начала в оба приказа, Поместный и Разрядный, и государю. Теперь можно было только валяться на жестком тюфяке из лугового сена да плевать в потолок.