Александр Прозоров - Война магов

– А-а, – перевел дух князь Горбатый-Шуйский. – Ты меня извини, княже, в мыслях не имел воеводства твого отнимать. Однако стрельцы твои пеши, на ладьях судовой ратью пришли. Оттого и решил государь ими пока город укрепить. Корабли ныне все при деле, войска и двор увозят. Коли тихо все будет, так новым переходом и стрельцов заберут. Окромя пятидесяти сотен охотников, что за двойное жалованье до весны согласятся здесь пересидеть. Либо после ледостава иных отпустим.

– Ничего, княже, – мотнул головой Зверев. – Какие обиды? Наше дело служилое.

Соратники обнялись, и Андрей, отказавшись от приглашения остаться на ужин, вернулся в совсем уже опустевший лагерь.

– Все, архаровцы, – махнул он рукой холопам. – Собирайте добро, грузите обоз. Пора и нам домой возвращаться. Утром свернем юрту и тронемся в путь.

Утром-то князя и подстерегла непредвиденная неприятность: Илья и Изольд с непривычки не справились со сворачиванием степного походного дома. Вместо пары часов, как это происходило под руководством Пахома, холопы разбирали строение целый день. Хорошо хоть, никто этого позора не видел. Стрельцы еще накануне унесли свои немудреные пожитки в город, а Большой полк находился далеко, на Арском лугу. Все, что оставалось Звереву, так это оседлать коня и нагнать князя Воротынского: извиниться и распрощаться со своим старшим другом.

Холопы управились с работой только к следующему полудню, и семь телег князя Сакульского последними укатились из лагеря, который всего несколько дней назад числом превосходил любую европейскую столицу. Для взятия Казани русско-татарской рати понадобилось сорок два дня, сто пятьдесят тысяч человек, полтораста осадных пищалей, одна передвижная башня и пять крупных подкопов, иные из которых достигали в длину четырехсот шагов. Эта схватка, одна из крупнейших в истории Европы, вернула свободу больше чем ста тысячам рабов, почти вдвое увеличила размеры русского государства и навсегда принесла мир на земли бывшего Казанского ханства. Иноземные враги не добирались сюда уже никогда. Случались внутренние смуты – но от этих болезней развития не убереглась ни одна земная держава. Казанские татары, бок о бок с русскими воинами очищавшие свою столицу от чуждых пришельцев, органично влились в жизнь страны. Уже через несколько лет они в составе русских войск первыми вторглись в Ливонию, чуть позже громили поляков Батория, в Смутное время не замышляли измен, а в составе ополчения гнали из России зарвавшихся ляхов. Они стали одной из надежных опор царского престола и родоначальниками многих знатных русских дворянских родов.

Ну а пока князь Сакульский глупо торчал на берегу Волги, напротив Свияжска, ожидая переправы. Река была пуста, словно вымерла. Все, что только могло плавать, увозило на запад, к Нижнему Новгороду, царский двор, богатую добычу князей и бояр, войска и уже не нужные здесь воинские припасы.

Наконец над путниками сжалился какой-то черемис – и на его рыбацкой лодке целый день пришлось возить с берега на берег тюки, сундуки, тянуть в поводу лошадей, волочить вправь тележные кузова. Удачливый туземец уплыл уже в полной темноте с двумя серебряными монетами за щекой, а Зверев, злой, замерзший и усталый, отпивался вином в доме воеводы крепости и слушал счастливого боярина Поливанова, получившего от государя и личную похвалу, и дополнительный удел во владение. На его место в Свияжске вот-вот должен был сесть князь Серебряный, взамен же Константину Дмитриевичу особым указом отвели пост сотника в избранной тысяче государя. Воевода собирался со дня на день навестить отчее поместье и тут же отправиться в Москву – он уже мнил себя важным царедворцем.

Своим новым мнением по поводу личности Иоанна Андрей делиться не стал, а с назначением боярина Поливанова поздравил, мысленно порадовавшись тому, что среди десятка главных опричников у него появился хороший знакомый. Благодаря этому столь досадной напасти, как та, что случилась в Александровской слободе, с князем больше не произойдет. Уж через Константина Дмитриевича он всегда сможет передать правителю пару важных слов, коли припрет сильно.

Однако ждать товарища, чтобы двинуться в путь вдвоем, Зверев отказался. Сослался на желание взглянуть на свой удел – отведенный, кстати, рядом с Поливановским. Семнадцатого октября он двинулся вверх по течению Свияги, благо прошедшая полтора месяца назад многочисленная рать оставила после себя широкую утоптанную дорогу с мостами и привалами. В иных местах временные воинские лагеря превратились в селения. Люди, отставшие от походных колонн по болезни или присматривавшие за припасами, за которыми никто так и не явился, успели обжиться во временных убежищах, выстроенных для государя или знатных князей, оценили богатство окрестных малонаселенных земель и никуда не собирались возвращаться.

Спокойную Кондурчу князь миновал на третий день и ввечеру остановился возле Кубни. Ширина нового удела Зверева оказалась примерно десять верст, в длину, на запад реки, оно тянулось, на глазок, верст на двадцать. Очень даже неплохой кусочек. Вот только как населен, есть ли пашни? Какова здесь дичь, насколько велики уловы? Ни одной деревни путники на своем пути не встретили, а сворачивать на малохоженные тропки, искать жилища среди лесов Андрею было не с руки. Обоз – и тот великоват для двух холопов оказался. Куда уж тут новые приключения искать!

Вдоль текущей с запада Буллы дорога повернула к Алатырю, на котором путникам повстречалась весьма оживленная деревенька – почти на полтысячи жителей. Правда, и воинский лагерь здесь, у переправы, в свое время был срублен основательный, со многими домами, амбарами и даже баней. Переночевав на постоялом дворе, двадцать седьмого октября князь повел свой отряд дальше, чтобы шестого ноября в Потьмах встретить первый снег. Отнюдь не в сумерках – Потьмой называлась небольшая крепостица, окруженная полусотней дворов, с семью церквями и двумя постоялыми дворами.

Позволив себе два дня отдыха, Зверев снова тронулся в путь и через пять дней добрался до Рязани. Это была удача: больше всего Андрей боялся, что где-нибудь в диких лесах его застанет ледостав и придется ждать пару недель, если не больше, пока панцирь на реках и ручьях не окрепнет достаточно, чтобы превратиться в дорогу. От Рязани же в столицу шел накатанный торный путь, проезжий в любое время года. Последний рывок – и двадцатого ноября обоз князя Сакульского наконец-то въехал в Коломенские ворота Москвы.

– Еремей! – кликнул он ярыгу, самолично открывая ворота. – Ты где? Все спишь да спишь, управы на тебя нет! Баню топи немедля! Постель мне перестели, вина красного достань из подвалов! Чего есть в доме хорошего – все в печь пихай! Еремей, ты где?!