Карина Демина - Черный Янгар

Еще немного и…

…слезы застывали на щеках.

А я снова теряла способность ощущать холод. И съеденная каша комом застыла в желудке. Она не в силах была утолить того, иного голода, который вернулся ко мне.

Ночью я вновь видела сон.

Я лежала на груди Янгхаара, вслушиваясь в голос его сердца, которое не желало оставаться запертым. И я, обнимая мужа, мечтала о том, чтобы он умер.

Перед рассветом сон отступил.

А меня охватила странная тревога, словно то мое, потаенное, желание было услышано и вот-вот исполнится. Но разве возможно подобное?

Не знаю.

Рассвет был алым, словно на небо плеснули крови.

А в условленный день Янгар не вернулся.

И на следующий тоже…

…я продолжала ждать. Вот только рассветы по-прежнему были красны.

Глава 34. Подвалы

Вывернутые руки уже не ощущались, а вот спина горела. И каждый вдох давался с боем. Воздух был душным, спертым. Марево колыхалось над раскаленными углями, и пот выедал глаза.

— Жив еще? — могучая рука Ину вцепилась в волосы, дернула, выворачивая шею. И Янгхаар стиснул зубы, подавляя стон.

— Жив, змееныш… крепкий, — Ину плеснул воды в лицо. — Ну и надо было тебе со мною воевать?

В его голосе больше не было гнева, лишь мрачное удовлетворение. Тридуба поднес к губам чашку и позволил напиться.

— И гордости поубавилось…

Сам бы он отказался принять воду из рук врага.

И зря.

Главное — выжить. А там уже Янгар сочтется.

— Глазищами не сверкай, — Тридуба хлопнул по щеке, вроде бы легонько, но подзажившие губы лопнули, наполняя рот сладковатой кровью. — Сам виноват…

— Ты… — говорить было еще сложнее, чем дышать. Ребра натянули кожу, еще немного и треснут швы старых шрамов, сползет шкура, не дождавшись палача. — Ты… сжег мой дом.

— Было такое, — согласился Ерхо Ину.

— Дважды.

Воцарилось молчание.

Слышно было, как гудит пламя в камине, широком, на всю стену. И похрустывают, рассыпаясь угли. Железо поет, готовое боль причинить.

— И такое было. Признаю, — Тридуба отошел к столу, накрытому белой скатертью.

Стояли на нем чеканные кубки. И блюда с жареными куропатками, копчеными угрями, паштетом, ломтями темно-желтого сыра… возвышался в центре кувшин с высоким горлом.

— Виниться не стану, — хлопнула плеть по краю стола, и зазвенели кубки. — Но я рад, что ты не издох. Глядишь, и выйдет договориться… где Печать?

Янгхаар промолчал.

— Опять запираешься? Ну это не надолго… спрашивать-то по всякому можно. И я спрошу, не сомневайся.

Спросит.

Смерть не будет легкой, но Янгхаар не боится смерти.

Вот только маленькая его медведица зря будет ждать. Решит, верно, что Янгар вновь ее бросил…

— Ну?

Плеть Ину обожгла кожу.

— Ты… предатель… — Янгхаар заговорил не от боли, но потому, что должен был сказать, пока еще может. — Мой отец… тебе верил. Помнишь Сеппу Уто?

Помнит.

И не отворачивается, пряча тени в глазах, но прямо глядит, с улыбкой.

— Ты его убил?

— Я.

— За что? — Янгхаар смежил веки, позволяя себе глубокий выдох. Пальцы впились в скользкую веревку. Натянулись жгуты мышц, поднимая тяжелое тело. Вдох.

И медленный выдох. Ребра сжимаются, еще немного и треснут, осколками раздирая легкие.

— Змееныш, — Тридуба налил вина, но пить не стал, плеснул на огонь. И зашипели алые угли. — Ты на него не похож… глаза только, но мало ли черноглазых? А ты умер давно.

Ерхо Ину, разломив куропатку, медленно выбирал косточки, выкладывая на край чеканного блюда. Желтый жир полз по пальцам, и Тридуба пальцы облизывал, причмокивая. Черная его борода лоснилась, а щеки были красны.

— Но выходит, что не умер… приполз назад. Чего ж тебе тихо-то не сиделось? — он подхватил с блюда горсть моченой клюквы и, забросив в рот, зажмурился. — Кислая… хочешь? Да нет, тебе не положено.

— За что? — повторил Янгар вопрос.

— А какая разница-то? За то, что нагл был не в меру. Или за то, что думал, будто бы ему позволено больше, чем мне… или за то, что силой вашей пользовался безоглядно… земли мои забрал… и жилы золотые увел… да и мало ли. Змееныш, было бы желание, а повод найдется.

Ерхо Ину снял с пояса кошель, который с тяжелым звоном упал на столешницу, отправил следом кинжал в узорчатых ножнах и палаш, в могучих руках Тридуба казавшийся игрушечным. Неторопливо расстегнул сам пояс, широкий, из толстой турьей кожи, которую срезают с хребта еще живого зверя, и пробежался пальцами по серебряным бляхам.

Взвесил в ладони.

— Говори, — приказал.

— Не могу, — Янгхаар попытался приподняться для нового вдоха. — Не помню. Мал был.

— Врешь.

Пояс отправился на стол.

И верно. Слишком он тяжелый, таким и зашибить можно с неосторожного удара. А Ерхо Ину не желает быстрой смерти.

Ему в радость упрямство Янгхаара.

Тридуба снял халат, оставшись в одной рубахе. Она обтягивала могучее тело его, пропитываясь потом, и под подмышками расцветали круги. Спереди на рубахе виднелась россыпь алых пятен, не то от клюквы, не то от вина. И Янгхаар с тоской подумал, что очень скоро эти пятна затеряются среди других.

— Глупец, — жирная ладонь Ерхо Ину пригладила всклоченные волосы. — Я ж все равно узнаю. Шкуру спущу, а узнаю.

— Спускай.

До него уже спускали…

— Больно будет, — Тридуба взялся за любимую плеть.

— Потерплю.

Терпел.

Сколько?

Долго.

Боль была рваной. Она отступала, позволяя почти выскользнуть из кровавого тумана, глотнуть воды, которую подносили к губам, осознать себя. То вдруг накатывала душной волной, из-под которой Янгхаар безуспешно пытался выбраться. Порой он вовсе проваливался в забытье, и тогда Великий Полоз нежно сжимал его в своих объятьях. Живая колыбель змеиного тела дарила прохладу и ощущение надежности. Янгхаар трогал крупные ромбовидные чешуйки, радуясь тому, что все на месте.

Ни одной не достанется Ерхо Ину.

Иногда Полоз отпускал его в тот, почти полустертый сон, где Янгар был счастлив. И он вытягивался на росистой траве, запрокидывал голову, любуясь небом. А кто-то близкий и родной расчесывал волосы.

— В них столько дыма, — жаловалась женщина с руками, покрытыми золотой чешуей.

— Выветрится, — Янгар ловил эти руки, а они не давались.

И лишь пальцы касались его губ, стирая корку сукровицы.

— Не спеши… еще срок не вышел, — просила она.

Его маленькая медведица?

Почему она не желает показаться?

— Видишь? — возражал Янгар, снимая с груди зеленый камень на веревочке. Он подносил его к глазу, а второй прищуривал, и голову задирал, до боли в шее. Дыра в камне ловила солнце. И сам он наполнялся ярким, горячим светом. — Теперь лето со мной.