Дмитрий Емец - Самый лучший враг

— Отодвиньтесь-ка! И руками не вздумайте трогать! — велела Аидушка и, сцепив зубы, сдвинула брезент. Под брезентом таился длинный порез, а в порезе — жуткая черная пустота, со страшной беззвучностью втягивающая в себя все. За какое-то мгновение туда затянуло тряпичный чехол от противофарных очков Багрова, затем чек с автозаправки и несколько оберток от шоколадок. Тупа же потянуло и Иркины волосы — и затянуло бы с концами, не успей Ирка с криком откинуться назад и вцепиться в Зигю.

Морщась, старушка вернула повязку на место.

— Вот! — сказала она. — Косой порезалась! Не сказать, чтобы работать мешало, да только надоело всякий мусор в себя втягивать… Что ж я, пылесос? И главное, не пойми куда все девается!

— Думаете, частица первомира вас исцелит? — ляпнул Багров.

Аидушка уставилась на него с укором:

— Что ж я, хуже дракона, что ли? Так что, по рукам? Ищем камень вместе?

Ирка с Багровым переглянулись.

— Зачем мы вам? — спросил Матвей осторожно. — Это же так простое отследить, куда летят драконы.

— Чужую работу, некромаг, всегда делать легко.

Да только со своей-то, глядишь, чего-то никто не справляется! Нет, камень должен восстановиться во всей своей полноте, пусть хотя бы на миг! Тогда и я смогу коснуться его и исцелиться… А сейчас камень помогает только созданиям первомира, а людям и стражам не доверяет! Он ненавидит их после знакомства с учителем сами-знаете-кого. — И костяной пальчик Мамзелькиной уверенно ткнул в грудь Багрова.

— А Камень Пути у меня не заберут?

— Он уже стал твоим сердцем. Да и потом, разбитые камни не срастаются, сколь бы большие силы в них ни таились, — серьезно ответила Мамзелькина. — А теперь я оставлю вас ненадолго, у меня свидание!

Она протянула цыплячью ручку, точно еще раз хотела коснуться Камня Пути, но не сделала этого и исчезла чуть раньше своей косы, но чуть позже рюкзачка. Ее грязно-белые баскетбольные кроссовки с желтыми шнурками — да-да, сегодня на ней были такие! — сгинули одновременно с хозяйкой.

— Ты ей веришь? — спросила Ирка.

— Сейчас почему-то да, — ответил Матвей и вдруг поморщился. — Блин, блин, блин! В день, когда я сделал тебе предложение, откуда-то явилась Мамзелькина и все отравила! Нельзя же так плевать в тортик моей радости! — пожаловался он. — Выход только один! Я сделаю тебе предложение и завтра, и послезавтра, и ты всякий раз будешь соглашаться..

— Временами я буду отказывать, чтобы тебе интереснее было добиваться моего согласия, — пообещала Ирка.

Внезапно она увидела что-то и негромко вскрикнула. По заднему сиденью микроавтобуса, уверенно направляясь к Матвею, ползли две фаланги пальца гекатонхейра.

Глава четырнадцатая

ПОСЛЕДНИЙ МУЛ

— Ты строитель? Значит, много знаешь о своей работе. Какой шанс, что за миллиарды лет большая куча глины сама собой сложится в кирпичи? Из кирпичей сам собой построится маленький домик? Потом много маленьких домиков начнут стихийно размножаться и произведут на свет небоскреб? С окнами, с крышей, с лифтами, с подземной парковкой, со всей электрикой?

— Ты хочешь сказать, что не веришь в эволюцию?

— Я не верю в бесконтрольную и стихийную эволюцию. Как я могу это делать, когда постоянно ощущаю творческое организующее начало? Начало ищущее, живое!

— Он не был опасен, — сказал Арей.

Гунита, она же Штосс, вытерла окровавленный нож о траву.

— Ненавижу нежить! — проворчала она.

— Это был всего-навсего хмырь!

— Неважно. Я уже сказала, что ненавижу нежить. Любую.

Штосс встала и, убрав нож, пошла тяжелыми, основательными шагами. Скорченное тело с оскаленными клыками и небольшими рожками осталось лежать на траве.

Деревянные колеса медленно проворачивались в пыли. В повозку были впряжены три мула. Изначально их было четыре. Четвертый мул пал на второй день пути. Пал нелепо, от крошечной пиявки, которая присосалась к его нижней губе во время водопоя.

Бородач Олаф заметил это случайно, когда ночью встал проверить, все ли в порядке. Три мула мирно жевали овес. Четвертый почему-то лежал и, когда Олаф приблизился, бросился на него. Страшные зубы щелкнули в ладони от его шеи. Олаф отпрыгнул и уложил мула ударом топора. Впрочем, это был уже не мул. Он превратился в красноглазое чудовище покрытое толстой белой шевелящейся шерстью. Каждая шерстинка была стремительно раздувающейся молодой пиявкой.

Первые дни путники пробирались через чащу, держась каменистых оврагов, где легче было защищаться от гробовщиков. Затем бурелом мало-помалу сошел на нет, лес, поредев, остался позади, и сейчас они ехали полем. Дорога давно не просматривалась, и это было неплохо. У дорог, особенно если они не вымощены камнем, вечно крутятся огры, давилы, мозгососы, глоталы, костекруты, банды мертвяков и прочие любители поохотиться на путников.

Проводник-лешак оставил их, когда на горизонте впервые четно прорисовались горы. Просто повернулся и, скрипя, пошел к лесу. Ветер играл его мшистой бородой. Красная птичка опять высовывала головку изо рта-дупла.

Каждый день горы становились выше на один палец. Это открытие сделала Пелька. После ухода лешака все переменилось. Теперь первым, отделившись от группы шагов на двадцать, двигался Олаф. Делал он это осторожно, вкрадчиво, тщательно всматриваясь, куда ставит ногу. Раздутыми ноздрями жадно втягивал воздух. Изредка, когда что-то его смущало, опускался на четвереньки и нюхал землю.

За Олафом шли Мифора и Гунита. Немного в стороне от них, потому что доверял только сам себе, — оборотень Ронх. Он все еще сохранял облик торговца-усача, хотя ночью, особенно во время глубокого сна, утрачивал его, и тогда на Ронха было лучше не смотреть.

Арея оборотень демонстративно не замечал. Вообще характер у Ронха был неуживчивый. С Олафом он тоже постоянно ссорился и ухитрялся даже переругиваться, причем очень своеобразно, поскольку был немым. Видя варяга, оборотень всякий раз превращал свою руку то в виселицу, то в осиновый кол, а то и сам превращался в дохлого Олафа и сотрясался от беззвучного хохота, находя это очень забавным.

Олаф тоже не оставался в долгу.

— Ронх так глуп, что путает сатира и силена! — говорил он Арею. — Как их вообще можно спутать? Всякий простофиля знает, что у сатиров — козьи рожки и хвосты! А у силенов — конские копыта и конский хвост. И, разумеется, нет рожек!.. А этот олух как-то превратился в силена — ха-ха! — с козьим хвостом!

Порой Олаф и оборотень бросались друг на друга, даже пускали в ход оружие и тогда казалось, что они разорвут друг друга в клочья, но почему-то обходилось без серьезных ран. Прочие участники экспедиции даже не бросались их разнимать.