Сергей Лукьяненко - Ночной Дозор

Я остановился. Он ведь Темный, не так ли?

Кто у нас убивает Темных? Слабых, неумелых, не желающих развивать себя?

Еще один навешенный на меня труп, но какой смысл?

Не знаю. Но то, что мальчишка обречен и что встреча в метро была не случайной, я знал абсолютно ясно. Ко мне то ли опять пришло предвидение, то ли очередной фрагмент головоломки встал на отведенное место. Егор погибнет.

Я вспомнил, как он смотрел на меня на перроне, насупившись, одновременно желая и спросить что-то, и обругать, в очередной раз выкрикнуть ту правду о Дозорах, которая пришла к нему слишком рано. Как повернулся и побежал к поезду. «Вас ведь защитят? Ваш Дозор?» «Попробует».

Конечно, попробует. Будет до последнего искать Дикаря. Вот он и ответ!

Я остановился, сжимая голову ладонями. Свет и Тьма, как же я глуп! Как непроходимо наивен!

Пока Дикарь жив, капкан не захлопнут. Мало выдать меня за психопата-охотника, за браконьера от Светлых. Важно еще и уничтожить настоящего Дикаря. Темные, или, по крайней мере, Завулон, знают, кто он. Более того — умеют им управлять. Подбрасывают добычу, тех, от кого не видят особого прока. Сейчас у Дикаря не просто очередное героическое сражение с Тьмой: он с головой ушел в схватку. Темные валятся на него со всех сторон: вначале женщина-оборотень, потом Темный маг в ресторане, сейчас — мальчик. Наверное, ему кажется, что мир сошел с ума, что близится Апокалипсис, что силы Тьмы захватывают мир. Не хотел бы я оказаться на его месте.

Женщина-оборотень была необходима, чтобы заявить нам протест и продемонстрировать, кто под ударом.

Темный маг — чтобы обложить меня полностью и иметь право на формальное обвинение и арест.

Мальчик — чтобы наконец-то уничтожить сыгравшего свою роль Дикаря. Вмешаться в последний момент, взять над трупом, убить, пресекая побег и сопротивление: он же не понимает, что мы воюем по правилам, он никогда не сдастся, не отреагирует на приказ неведомого «Дневного Дозора».

После смерти Дикаря у меня не останется никакого выхода. Либо соглашаться на выверт памяти, либо уходить в сумрак. В любом случае Светлана сорвется. Я поежился.

Холодно. Все-таки холодно. Мне показалось, что зима умерла насовсем, только показалось.

Вскинув руку, я остановил первую же машину. Заглянул водителю в глаза и приказал:

— Поехали.

Импульс был достаточно силен, он даже не спросил, куда надо ехать.

Мир близился к концу.

Что-то сдвинулось, стронулось, шевельнулись древние тени, прозвучали глухие слова забытых языков, дрожь сотрясла землю. Над миром всходила Тьма.

Максим стоял на балконе, курил, краем уха слыша ворчание Лены. Оно не прекращалось вот уже несколько часов, с того мига, когда спасенная девушка выскочила из машины у метро. Максим услышал о себе все, что только мог представить, и немножко того, что представить был не в состоянии.

То, что он дурак и бабник, готовый подставляться под пули из-за смазливой мордочки и длинных ног, Максим воспринял спокойно. То, что он наглец и сволочь, кокетничающий при жене с затасканной и некрасивой проституткой, — было чуть оригинальнее. Особенно учитывая, что с неожиданной пассажиркой он обменялся лишь парой слов.

Теперь в ход пошла полная чушь. Вспоминались неожиданные командировки, те два случая, когда он заявлялся домой пьяным… действительно пьяным. Делались предположения о количестве его любовниц, о непроходимой тупости и мягкотелости, мешающих служебному росту и хоть мало-мальски приличной жизни.

Максим покосился через плечо. Лена ведь даже не накручивала себя, что странно. Сидела на кожаном диване перед здоровенным телевизором «Панасоник» и говорила, говорила почти искренне. Она и впрямь так думает?

Что у него толпа любовниц? Что он спас незнакомую девушку из-за красивой фигурки, а не из-за свистящих в воздухе пуль? Что они плохо, бедно живут? Они, купившие три года назад прекрасную квартиру, обставившие ее как игрушку, на Рождество ездившие во Францию?

Голос жены был уверенный. Голос был обвиняющий. Голос был страдающий.

Максим щелчком отправил сигарету вниз. Посмотрел в ночь. Тьма, Тьма надвигается.

Он убил — там, в туалете. Темного мага. Одно из самых отвратительных порождений вселенского Зла. Человека, несущего в себе злобу и страх. Выкачивающего из окружающих энергию, подминающего чужие души, превращающего белое в черное, любовь в ненависть. Как обычно, один на один с целым миром.

Вот только раньше такого не случалось. Два дня подряд наталкиваться на эти дьявольские отродья: либо они вылезли из своих зловонных нор, либо его зрение становится лучше. Вот и сейчас.

Максим смотрел с высоты десятого этажа и видел не ночной город в россыпи огней. Это — для других. Для людей слепых и беспомощных. Он видел сгусток Тьмы, болтающийся над землей. Невысоко, на уровне десятого — двенадцатого этажа, пожалуй. Максим видел очередное порождение Тьмы. Как всегда. Как обычно. Но почему так часто, почему подряд? Уже третий! Третий за сутки! Тьма мерцала, колебалась, двигалась. Тьма жила. А за спиной Лена усталым, несчастным, обиженным голосом перечисляла его грехи. Встала, подошла к балконной двери, словно сомневаясь, что Максим слышит. Хорошо, пусть так. Хоть детей не разбудит, если, конечно, они спят. Почему-то Максим сомневался.

Если бы он действительно верил в Бога. По-настоящему. Но той слабой веры, что согревала Максима после каждой акции очищения, уже почти не осталось. Не может быть Бога в мире, где процветает Зло.

Но если бы он был или хотя бы в душе Максима оставалась настоящая вера. Он упал бы сейчас на колени, на грязный, крошащийся бетон, вскинул руки к сумрачному, ночному небу, к небу, где даже звезды горели тихо и печально. И закричал бы: «За что? За что, Господи? Это выше моих сил, выше меня! Сними с меня этот груз, прошу тебя, сними! Я не тот, кто нужен! Я слаб».

Кричи — не кричи. Не он возложил на себя этот груз. Не ему и снимать. Пылает, разгорается впереди черный огонек. Новое щупальце Тьмы.

— Лена, извини — он отстранил жену, шагнул в комнату. — Мне надо уехать.

Она замолчала на полуслове, и в глазах, где только что стояло лишь раздражение и обида, мелькнул испуг.

— Я вернусь, — он быстро пошел к двери, надеясь избежать вопросов.

— Максим! Максим, подожди!

Переход от ругани к мольбе был молниеносным. Лена кинулась вслед, схватила за руку, заглянула в лицо — жалко, заискивающе.

— Ну прости, прости меня, я так испугалась! Прости, я глупостей наговорила, Максим!

Он смотрел на жену, мгновенно утратившую агрессивность, капитулировавшую, готовую на все, лишь бы он, глупый, развратный, подлый, не вышел из квартиры. Неужели что-то появилось в его лице — что-то, испугавшее Лену сильнее, чем бандитская разборка, в которую они встряли?