Наталья Резанова - Журнал «Если» 2010 № 3

К тому времени я был слишком оглушен и подавлен, чтобы выразить удивление. Подписав квитанцию, я получил ваучер. Ваучер я отнес в матросский ломбард, где ко мне подошли люди с бегающими глазками. Один из них, хозяин ржавого траулера, занятого контрабандой капиталистической роскоши обездоленным коммунистам Красного Китая, не глядя выкупил весь груз. Не сомневаюсь, что меня на сделке нагрели, но я был рад, что смогу оплатить накопившиеся счета за хранение и у меня остается достаточно на билет в четвертом классе на первом же грузовом пароходе, отправляющемся в старые добрые США.

Единственным пунктом, где причаливал в нашей стране пароходик, был Нью-Йорк, там я и сошел недели две назад. Отсюда и почтовый штемпель на моем письме, так как я все еще здесь. К приплытию я снова был без гроша. Но счастливый случай привел меня в местный Музей естественной истории (потому что вход был бесплатный) как раз в то время, когда в Австралийском крыле готовили новую экспозицию по аборигенам. Едва я упомянул мое недавнее пребывание у анула, меня тут же наняли техническим консультантом.

Оклад был скромным, но мне удалось немного отложить в надежде на скорое возвращение в Виргинию и в старый добрый ЮжПрим, где я узнаю, какая следующая мне назначена миссия. Однако совсем недавно я обнаружил, что на миссию призван прямо здесь.

Художник, расписывавший задник к аборигенской экспозиции, (насколько я сумел понять, итальянишка, ведь его зовут Даддио) познакомил меня со своим, что называется, «кланом»: обитателями поселения в самом сердце Нью-Йорк-Сити. Он привел меня в тускло освещенный, продымленный подвал (они зовут его флэтом), полный своих соплеменников: бородатых, пахучих, невнятных, — и мне почти показалось, что я перенесся назад к аборигенам.

Толкнув меня локтем, Даддио зашептал:

— Давай же, скажи это. Громко и именно так, как я тебя учил, мужик.

Поэтому я продекламировал всему подвалу диковинное вступление, которое он заставил меня заранее отрепетировать:

— Я Криспин Моби, парень из Братства буша! Я недавно сделал обрезание и язык питджантьярьяра выучил у священника-расстриги по фамилии Крапп!

Собравшиеся, которые до того бессвязно разговаривали между собой, разом замолкли. Потом один приглушенным и почтительным шепотом сказал:

— Этот Моби так далеко зашел, что нас на обочине оставил…

— Я понял, понял… — ни к селу, ни к городу залопотал другой: — «Вой» — это квадратный корень из Пила…[6]

Тут встала сидевшая на корточках девица с обвислыми волосами и написала на стене зеленым карандашом для бровей: «Лири, no. Ларри Вельк, si».[7]

— «Голый завтрак» — так себе пасхальный перекусон, — сказал кто-то еще.

— Ну впрямь пипл, — начали несколько разом, — вождя нам привели!

Все это показалось мне сродни загадочным высказываниям Маккабби и Яртатгурка. Но тут меня приняли, как никогда не принимали анула. Теперь местные туземцы, приоткрыв рты на заросших лицах, ждут самых банальных моих изречений и слушают — так жадно, как ни одна из конгрегации, которые я знал прежде, — мои самые невразумительные проповеди. (Ту, про Псалтырь как чековую книжку и т. д., я многократно произносил в кофейнях племени под аккомпанемент племенной струнной музыки.)

Так, декан Дисми, божественное Проведение привело меня — не ведающего, но не сворачивающего с пути, — ко второй миссии в моей карьере. Чем больше я узнаю про обитателей Виллидж и их несчастное обманутое идолопоклонство, тем большую ощущаю уверенность, что рано или поздно смогу Помочь.

Я подал прошение в головной офис по миссиям местного синода церкви Примитивного протестантства о надлежащей аккредитации и позволил себе указать вас, досточтимый сэр, и епископа Шэгнасти как людей, могущих дать мне должные рекомендации. Любое слово заступничества, которое вы по доброте своей соблаговолите произнести в мою пользу, будет принято с благодарностью.

Ваш в яром смирении,

Криспин Моби.

ДАЛИЯ ТРУСКИНОВСКАЯ

ПРОГЛОТ

Неонила Игнатьевна, всем ведомая сваха, от усталости уже на углы натыкалась, но ее ликованию не было предела: она таки сосватала славного молодца Трифона Орентьевича и красавицу Маланью Гавриловну. На ее плечи легло устройство свадьбы. А свадьба у домовых начинается, когда все приданое в дом жениха из невестиного дома перетащат. Расстояние было немалое, призвали на помощь всю родню, занимались этим делом четыре ночи — с ночлегом на складе у магазинного домового.

В свадебный вечер мешки принесли целой процессией — возглавлял ее Матвей Некрасович, который нес всего-навсего махонький коробок с внучкиными цветными ленточками, за ним шел сын, Гаврила Матвеевич, с грузом чищеных орехов, потом — невестка Степанида Афанасьевна с узлом постельного белья из самолучших китайских носовых платочков, затем — прочие участники торжества. Замыкала шествие Неонила Игнатьевна, которая вела невесту.

Особых церемоний домовые не разводят, обряд у них простой — старшие объявляют молодых мужем и женой, а потом — угощение и пляски. Этого довольно: союзы у домовых неразрывные, не то что у людей, которые подпирают свое ненадежное супружество всякими бумажками. Раньше, в древнюю, догородскую пору, свадьбу играли в погребе или овине: с банником не всегда сговоришься — он суров, а овинник свадьбы любит, у него способность есть свадьбы предугадывать, и деревенские девки этим пользовались — на святках бегали ночью через двор, оборачивались к овину спиной, задирали подол и говорили заклинание:

— Мужик богатый, ударь по заду рукой мохнатой!

А овинник и рад стараться! Кого шерстистой лапой шлепнет — ту в богатое семейство замуж отдадут. Кого босой и холодной пяткой лягнет — той быть за бедняком. А если и близко не подойдет — в девицах век вековать.

Но в городе овина нет, зато есть чердак. Этот чердак уже освоила молодежь, затевала там гуляния, вот ей и приказали навести порядок, устроить столы и сиденья.

Наконец все общество собралось, расселось, и два домовых дедушки, Матвей Некрасович и дед жениха Мартын Фомич, объявили Трифона Орентьевича и Малашу супругами.

Трифон Орентьевич (еще совсем недавно — Тришка, ни на что не годный, кроме чтения хозяйской литературы) сидел довольный и гордый, ведь экую красавицу отхватил! Малаша смущалась, но исподтишка поглядывала на суженого — он ей страх как нравился. Неонила Игнатьевна выпила красного вина и первая пошла в пляс. А когда домовиха пляшет — это настоящее зрелище: она и топает, и подпевает себе, и взвизгивает, и хохочет.