Виктор Демуров - Зарницы грозы

— Надо это прекратить, — сказал Емеля, — иначе точно бунт вспыхнет. Дай мне яблочко твое, Баюн. Я людям скажу, что делать.

Дал ему Баюн надкушенное яблочко. Калин Калинович заготовил речь: Емеля надиктовывал, а бывший купец записывал и потом переделывал его слова, чтобы получилось складно да гладко. Речь большая получилась, но Емеля ее заучил слово в слово. Такая у него была память.

Однако государевы люди второй раз в ту же ловушку не попались. Емеля и до середины договорить не успел, как в дом Калина Калиновича начали ломиться ярыги. Вестники Рассвета бросились наутек. Один Емеля убегать не стал: продолжал говорить, только уже быстрее.

— Емеля, пойдем, убьют же тебя! — тащил его Баюн за штанину.

— Нет, друже — не пойду. Сам беги, спасайся. А я свое дело закончить должен, — ответил Емеля и вновь к яблочку повернулся.

Калин Калинович вроде уже и не торговал ничем давно, а деньги у него водились всегда. В особом чулане лежали грудой ковры-самолеты — специально, чтобы вовремя бежать. Всех он отправил и ждал одного Баюна, который пытался уговорить Емелю.

— Не мешай! — прикрикнул тот. — Убить меня не убьют, в темницу бросят, а коли и замучают, меня ждет Ирий. А у тебя, Баюн, судьба страшная, я даже знать не хочу, что Финист уготовил. Спасайся, во имя Бога и Светлого Князя!

Бежал рысь, когда уже дверь в комнату начала ломаться — следом за прочими, по тайному проходу за печкой. Но сразу же на ковер прыгать не стал, смотрел с крыши, за трубой спрятавшись, как Емелю волокут, и зубы сжимал в бессилии.

— Он сам так решил, — утешал Баюна Калин. — Он собою пожертвовал, чтобы народ увидел свет. Да и что они ему сделают? Емеля давно уже одной ногой в самой Прави.

Но как бы светел ни был человек, а тело его уязвимо и смертно. Емелю избивали нещадно, дознавались, кто соучастники его, что они задумали, почему, кто яблочко дал, кто зачаровал его. Емеля побои выдерживал, не проговорившись ни словом. Его бросили в подземелья, став морить голодом и жаждой. И это Емеля выдержал — он и так мало что ел. Тогда Финист приказал пытать дурачка по-настоящему. «Иберийской девой», «авалонским мешком», дыбой, жаровней. Бедняга до упора боролся, только кричал, но на дыбе уже не осталось сознания, мир съежился до безумного желания тела выжить, и Емеля выложил все. От рассказа Баюна о демоне, до того, как и почему они стали через яблочки вещать.

Финист, выслушав, сперва не сказал ничего. Только головой из стороны в сторону повел. Глаза закрыл. Вздохнул. А когда поднял взгляд — каты отшатнулись. Гневный мрак полыхал в этих глазах, точно ими смотрел сам Волх.

— Убить его, — приказал Финист. — Всех этих... вестников... разыскать и головы принести мне. Баюна, как прежде, доставить живым. У нас с ним теперь совсем другой разговор будет. Это как же слеп я был, что он столько скрыл от меня?

К востоку, в лесах, Калин Калинович держал небольшой дом. Не хоромы, конечно, больше изба, но все поместились. Можно и спать было, только если на стол и лавки тоже людей положить. Искать — не найдут. Калин сидел на полу, ноги скрестив по-хидушски, и прозревал судьбу Емели. По лицу его то и дело пробегала судорога — так он чувствовал боль пленника, и каждая судорога Баюну была как нож в грудь. Наконец все тело Калина сжалось, передернулось — и обмякло. Бывший купец очнулся:

— Он ушел в Ирий.

Рысь опустил голову.

— Что теперь? — спросил Ставр.

— Здесь они нас не достанут, — проговорил Калин. — Остаемся дальше, други. Помните, какова цель наша. И да не уподобимся палачам.

— Не уподобимся? — гаркнул Федот-стрелец. — Ни за что ни про что, за одну только правду, парнишку сгубили. Говорил я всегда, мразь этот Финист, его только страх перед городом и сдерживал. Я в чащобе, точно кабан, ползать не стану. Я Финисту сполна воздам, пусть даже в Ирий меня потом не пустят. Других зато пустят, кому я ворота открою. Кто со мной?

— Я! — выступил Баюн. Остальные молчали.

— Зверь только, значит... Стыдно вам быть должно, что кот лесной благороднее людей. Ну да Бог вам судья.

Калин Калинович им не препятствовал. Федот взял один из ковров-самолетов, расстелил и хлопнул по нему ладонью:

— Залазь.

Быстро летит ковер, стелется под ним ночное Тридевятое. Ветер свистит в ушах Баюна, треплет его шерсть. Федот снайперифль сбросил с плеча, положил на колени. Безразлично мигают звезды, и одна из них, Анчуткин Глаз, указывает путь точно на Лукоморье.

Произнося свою речь, нав Баюн назвал «истинным народом Волха», но это не совсем так. Навы были раньше, чем появился первый демон. Говорят, их исторгла сама тьма, потому посмертия для них никакого нет — они просто снова в ней растворяются. Говорят и то, что первый нава был человеком, потому они могут сочетаться с людьми, а люди становиться навами. Но точно одно: их рабство Вию сильнее рабства демону. И когда демон обращается против Вия, неважно, ко свету ли или к собственной алчбе, ему приходится следить в оба — отпасть могут многие

Верховный нава, запершись на самом верху Цитадели, преклонил колени. Даже он не мог проникнуть взором в глубочайшую бездну, откуда к нему обращался Вий-Фафнир-Хайягрива. Нава лишь чувствовал его приказы, падающие, как кузнечный молот, и слышал дыхание, гулкое, словно находился у Вия во рту.

Час наступает, говорил Вий, час нашей славы. Мир очищается, подготавливаясь к моему приходу. У меня новый избранник, победоносный, верный мне всей своею природой. У меня есть глашатай, что проложит путь. Но сюда стремятся архистратиги Прави, и далекое сияние их лучей уже начинает обжигать моих слуг. Действуй немедленно. Начни с предателя.

— Повинуюсь, — ответил верховный нава. Дыхание пропало, и первосвященник Нави вышел из тайных покоев. Он спустился в нижние ступени Цитадели, где по всем зеркалам отдал приказ: питание Волха прекратить.

Навы стали отходить от бочек вглубь города. Некоторые противились, но были немедленно убиты. Кто встал на сторону Волха, закричали об измене и попытались дозваться демона. С ними также покончили.

— Я предупреждала его, — сказала Карна, глядя на Всеславича сверху.

— Он держится, — отозвалась Желя.

Богини парили в небе Нави, словно враны с человечьими ликами. Под ними распласталась необъятная масса Волха, видная в нескольких мирах сразу. Уже трое, четверо демонов норовили вгрызться в его тело, напирали темной волей. Из-за речи Баюна корма и так стало в разы меньше, но навы утроили старания, чтобы борющийся владыка пил вдоволь. Теперь же при всем желании почти неоткуда было влить в него силы.

— Недолго продержится. Сейчас и сам это поймет.

Подозрение и страх кольнули Волха, только когда он ощутил, пока еще слегка, голод — чувство, которое давно уже позабыл. Его присоски вскинулись, шаря среди бочек, но ни капли корма там не оставалось. Демона охватили ужас и ярость. Он мог бы поубивать всех жителей Навьего царства, но что толку, если доставить сам себе пищу он не сможет?