Ольга Мяхар - Быть бардом непросто
— Он что, под кайфом? — визжит бегемот.
— Немного. Но ему это не повредит. Не будет так сильно волноваться.
— Он волновался?
Подхожу к нервному бегемотику и с силой прижимаю его к себе, утыкаясь носом в его ухо.
— Не волнуйся. Я и тебе другом буду. Я со всеми вами дружить буду, и с тобой, и с ним, и…
Толстый эльф отдирает меня от нового друга, всовывает в руки какие-то исписанные листы, гитару и приказывает петь.
— Зачем?
— Дама ждет. — Мне указывают на окно, которое сверкает ярко-алым светом метрах… нет, километрах в ста над землей. Ой, так это у меня и зрение улучшилось… Довольно улыбаюсь.
— Вы уверены, что он вообще в состоянии что-либо спеть?
— Одну минуту. Надо просто правильно его проинструктировать. Фтор!
— Чего тебе, смешной толстый эльф? Ой, не могу… толстый… ну надо же, толстый эльф… — Давлюсь от смеха.
— Ты должен спеть то, что сочинил вчера, понимаешь? Это очень важно. Все строчки записаны здесь. Барон принес гитару. Ну же. Ты ведь хотел быть бардом.
— Да… хотел… да…
— Отлично. Тогда пой.
— Что именно он курил?
— Зеленый смог.
— Вы что, с ума сошли?! Даже я знаю, что у темных от него башню к дэймосам сносит.
— Да? А меня лишь слегка повело.
— Вы не продукт генетического извращения.
— Не забывайтесь, барон. Я все же эльф и говорить в таком тоне…
— Простите. Просто он теперь вообще ни на что не способен! Все. Уходим. Надеюсь, до завтра он отойдет.
— Погодите! Я буду петь! — сжимаю гитару, гляжу в окно и чувствую, как меня распирает невиданная доселе жажда творчества. Она буквально рвется наружу, бурлит и клокочет, мечтает прорваться и вылиться рифмованными строчками, окутанными моим хрустальным голосом.
— Может, лучше не надо? — сомневается бегемотик.
— Хуже не будет, — вздыхает толстый эльф. — Ладно. Фтор, мы с бароном будем неподалеку. Вон в том переулке, понял? И прекрати улыбаться!
Киваю с еще более счастливой улыбкой. Он ругается. Потом берет бегемотика за лапку и тащит за собой. Бегемотик при этом очень ругается.
Итак… мой черед. Ночь. Тысячи голубых звезд сияют на небосклоне. Воздух чист и невинен, как принцесса в первую брачную ночь. И сейчас я разорву его своим голосом. Да!
Заглядываю краем глаза в листки. Ничего не вижу. Отбрасываю их. И перекидываю перевязь гитары через плечо. Начнем! Моя драконица.
Я эльф, обезумевший от любви.Я темный снаружи и внутри.Я светлый лишь рядом с тобой.Прошу, окно мне открой.
Я эльф безутешный, пою о том,Как стал я жить под косым мостом.Питаться рыбой, что прогнила,И все, чтобы ближе ты была…
Я эльф, который сошел с ума.О милая, выгляни из окна.Я на колени встаю, смотри,Ну что же ты? На меня взгляни.
Что хочешь? Крови? Убью врагов.Разрушу семьи, сожгу их кров.И принесу тебе их глаза,Лишь бы смотрела ты на меня.
Но если я нежеланен, что ж —Проткнет мне сердце холодный нож…И сдавит горло мое петля.Не жить на свете мне без тебя.
Струны затихают. Три… Еще две… порвались. Зато сколько экспрессии, я срываю голос, бужу всех соседей и собираю небольшую толпу из стражников. Они стоят молча, лишь изредка кто-то утирает слезинку-другую. После окончания представления меня уводят… в тюрьму. Но все же! Всего на мгновение я замечаю, как занавеска в башне шевелится, из-за нее показывается прелестная белокурая головка, весело мне улыбается и бросает что-то сверкающее и изящное. Это оказывается ваза. Размером с меня. Она раскалывается на тысячи осколков, окатывает стражей водой. Кого-то ранит.
Стою, улыбаюсь и ору, что я тоже ее люблю! И что вернусь, и мы будем жить хоть и недолго, но счастливо.
Из тюрьмы меня освобождают только на следующее утро. Я успеваю прийти в себя и на волю выхожу с дикой головной болью и в крайне отвратительном расположении духа.
Аид встречает меня на ступенях, на нем черный теплый плащ с меховой подбивкой. В руках он держит еще один.
— Это мне? — уточняю, отчаянно щурясь. Даже тот тусклый свет, который достигает до дна ущелья, где какой-то идиот решил построить город, режет глаза.
— Тебе. Надевай.
Плащ швыряют мне в руки. Надеваю и натягиваю капюшон. У них в камерах температура — минус десять. А я только в рубашке, свой плащ где-то потерял. Настроение подумало и поднялось с нулевой отметки до уровня плинтуса.
— Как все прошло с женой беге… барона?
— А ты не помнишь? Она швырнула в тебя вазой.
— Хм. Я так плохо пел?
— Тебе подвывали собаки, собравшиеся со всей округи. Гитара едва ли не заглушала тебя, так ты налегал на струны. Посреди всей этой какофонии слова, к сожалению, терялись, и общий смысл поняли только те, кто стоял рядом. Это были я, барон и стража.
Смущенно чешу затылок.
— Эх. Слишком много экспрессии.
— Я бы сказал — перебор.
— А что, если повторить, но… уже без сигар?
— Ты повторишь. По крайней мере, ты ее заинтересовал, причем сильно, так что есть шанс, что сегодня ночью тебя не проигнорируют.
— Да? — довольно усмехаюсь. — Такого, как я, забыть сложно.
— Это уж точно.
— А что барон?
— Хм?
— Он заплатит?
— Да. Он счастлив. Говорит, что, наверное, жена и впрямь его любит.
— Ну! — гордо смотрю на него.
— Но у него очень плохо со слухом… в смысле… музыку он вообще не воспринимает и не любит. Так что даже если бы ты орал эту песню и при этом бил дубиной в барабан, барон и тогда не оценил бы уровня какофонии.
— Главное — заказчик доволен. Может, и на этот раз исполнить все, как вчера? И барон будет доволен, и к нам претензий никаких.
— Тогда нам заплатят лишь пять золотых. Десять — это в случае, если она окажется суккубом.
— А сейчас мы куда?
— В баню.
Удивленно на него смотрю:
— Не понял?
— Я сознаю, что тюрьма — это не Вечный лес. Но все же… Ты что, спал в канализации? От тебя испражнениями несет за версту! — морщится и прикладывает к носу ажурный платочек.
— Подумайте, какие мы нежные. Ну пахну, и чего? Тебя бы туда.
— Нет, спасибо. Тем более что мы почти пришли.
Изучаю поток женщин, идущий в двери сомнительного заведения с огромной и чересчур пестрой вывеской над дверями. На вывеске написано: «Парная».
— Уверен, что нам сюда? Может, это только для женщин?
— Я уже все узнал. Здесь есть и для женщин, и для мужчин. Идем скорее, иначе я задохнусь от вони, исходящей от тебя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});