Джуд Деверо - Рыцарь

Николас тем временем опять пустил воду. После этого он поставил Дуглесс на коврик и стал осторожно вытирать ей волосы. Дуглесс хотела накинуть на себя халат, но Николас не позволил.

– Я все мечтал увидеть тебя именно такой, – произнес он, любуясь на нее в зеркало, – Ты чуть с ума меня не свела, честное слово! И этот твой аромат! – Он провел руками по ее телу, добавил:

– И эти одежды, что были на тебе!

Дуглесс улыбнулась и прильнула к нему, склонив голову на его плечо. Значит, он все-таки заметил. Да, конечно заметил.

Волосы ее подсохли, и он подвязал их сухим полотенцем, и затем, держа в руках белый териленовый халатик, предоставленный в пользование гостиницей, сказал:

– Ну же, надевай! – и вслед за тем накинул и на себя такой же халат.

Из ванной он провел ее по гостиничной лестнице и затемненному вестибюлю прямо на кухню.

– Николас, – возразила было она, – но нам здесь находиться не положено!

Целуя ее, чтобы принудить к молчанию, он ответил:

– Но я голоден! – так, как если бы это все вполне объясняло!

И это странствие по гостиничной кухне, где, как Дуглесс прекрасно было известно, им не следовало быть, лишь добавило возбуждения, порожденного этой чудесной ночью! Николас приоткрыл дверцу холодильника. Глядя на его спину, Дуглесс думала: он мой! Я вольна коснуться его в любой момент, когда только захочу. И, ухватив его за руку, она крепко прижалась к нему и положила голову во впадинку на его плече.

– О, Николас! – Я так тебя люблю! Не покидай же меня! Обернувшись к ней, он поглядел ей в глаза, и лицо его выражало смешанное чувство озабоченности и тоски одновременно. Он опять заглянул в холодильник:

– А где же тут мороженое?

– В морозилке, – засмеялась она. – Попробуй-ка открыть нот эту дверцу!

Не желая выпускать ее из поля зрения или хоть на секунду расстаться с нею, Николас подтолкнул ее к морозильной камере. Там стояли большие сосуды с мороженым. Тесно прижимались друг к другу, словно сиамские близнецы, Дуглесс с Николасом прошлись по всей кухне и отыскали наконец миски, ложки и большой черпак. Наковыряв им в каждую из мисок довольно большое количество мороженого, Николас поставил сосуд обратно в морозилку. Перепачкав Дуглесс ванильным мороженым, он принялся слизывать его с ее тела. Однако язык его не поспевал за мороженым, полоска которого сползала все ниже и ниже, так что последние капли ему удалось слизать у рыже-золотых кудряшек в низу ее живота.

– Клубничное! – воскликнул он, вызывая у Дуглесс смех. Они сидели на столе для разделки мяса длиной в целых восемь футов, соприкасаясь ногами. Некоторое время они спокойно ели мороженое, но затем вдруг Николас уронил шарик мороженого на ногу Дуглесс и принялся слизывать его оттуда. Дуглесс же наклонилась над ним, чтобы поцеловать его и, как бы нечаянно, тоже уронила кусочек мороженого ему прямо в пах.

– Пари держать готова, что оно ужасно холодное, – прошептала она, прижимая губы к его губам.

– Да, и я просто не в силах терпеть! – откликнулся он тоже шепотом.

И тогда неспешно, проводя грудями по всему его обнаженному телу, она пригнулась и стала слизывать мороженое с его бедра. Она продолжала лизать его и тогда, когда ничего не осталось. Мороженое было тотчас забыто, и Николас, откинувшись на столе, потянул ее на себя. Мышцы его напряглись, и, подняв ее, как если б в ней вообще не было никакого веса, он усадил ее на себя, руки его, продвинувшись вверх по телу, крепко обхватили ее груди, тогда как Дуглесс в это время медленными толчками двигалась, приподымаясь и опускаясь, на нем.

Прошло немало времени, прежде чем они выгнулись дугою в последнем пароксизме страсти, и Николас, прижав ее к себе, принялся осыпать Дуглесс жадными и несколько грубоватыми поцелуями.

– Насколько я понимаю, сударыня, – прошептал он ей на ухо, – из-за вас все мое мороженое растаяло! Расхохотавшись, Дуглесс прильнула к нему.

– Я так долго ждала, когда смогу трогать тебя! – ответила она и стала гладить его грудь и плечи и, засунув, насколько могла глубоко, руку в рукав его халата, который все еще был на нем, принялась ласково касаться пальцами его руки. – Никогда за всю свою жизнь я не встречала такого, как ты, мужчины! – воскликнула она.

Потом, опершись о локоть, она чуть приподнялась и стала смотреть на него.

– Скажи, – спросила она, – а там, в вашем шестнадцатом веке, ты тоже был единственным среди мужчин? Или там все такие?

Усмехаясь, он ответил:

– Нет, я – единственный в своем роде, потому женщины и…

Закрывая ему рот поцелуем, она сказала:

– Не надо! Не говори! Что мне за дело до каких-то там женщин, даже до твоей жены. – И, понурив голову, она добавила:

– Я предпочла бы думать, что я для тебя – какая-то особенная, а не просто одна из сотен других!

Приподняв за подбородок ее лицо, чтобы лучше видеть его, он сказал:

– Но ведь ты сумела вызвать меня сюда через столетия, и я откликнулся на зов! Разве одного этого мало, чтобы считать тебя особенной?

– Значит, я все-таки тебе не безразлична, да? Ну, хотя бы чуточку?

– У меня просто нет слов! – ответил он и, легонько поцеловав ее, осторожно положил ее голову на стол и, перебирая затем ее еще влажные волосы, вдруг почувствовал, что она как-то вся расслабилась, привалясь к нему, и понял, что она спит. Запахнув на ней халат, он подхватил ее на руки и понес из кухни наверх, в спальню. Потом скинул халат с нее, уложил ее в постель, разделся сам и лег рядом. Она уже спала, когда он крепко прижал ее к себе, так что ее ничем не прикрытые ягодицы касались его уже обмякшего члена, и положил на нее ногу.

Она спрашивала, – думал Николас, – не безразлична ли она ему? Безразлична?! Да она постепенно сделалась для него всем на свете, самым смыслом его существования! И ему не безразлично, о чем она думает, что чувствует, в чем нуждается! Он не в состоянии прожить и более пяти минут в разлуке с нею!

Утром и днем он ежедневно молит Бога вернуть его в свою эпоху, но какая-то часть его "я" не перестает думать о том, что же станется с ним, если он навсегда утратит возможность видеть ее, слышать ее смех, утирать ее слезы, если никогда уже ему не доведется сжимать ее в объятиях!

Он поправил на ней одеяло. Никогда прежде ему не доводилось встречать такую женщину! В ней нет ни капли вероломства, нет ни корысти, ни эгоизма. И вспомнив ее реакцию на него, когда они только-только встретились, Николас улыбнулся. Она тогда заявила, что не станет помогать ему, но по выражению ее глаз он видел, что для нее было бы невыносимо бросить его одного в этой удивительной стране! Он вспомнил о женщинах своей эпохи и подумал, что не знает ни одной, которая стала бы помогать какому-нибудь несчастному сумасшедшему! А Дуглесс помогала! Да, она и помогала ему, и наставляла его, и… любила его! Она отдавала ему свою любовь самоотверженно. Да, целиком, без остатка! Он снова улыбнулся при воспоминании о прошедшей ночи. Ни одна из женщин еще никогда не отвечала на его страстный зов с таким чувством абсолютной самоотдачи! Арабелла – та вечно чего-нибудь требовала. «Сию же минуту и здесь!» – вот то, что она обычно произносила! А другие женщины воображали, что оказывают ему честь! А Летиция… Нет, ему и думать о своей холоднокровной супруге не хочется! В постели она всегда была напряженной, а глаза ее, неизменно широко раскрытые, как бы с вызовом призывали его исполнить супружеские обязанности! И за четыре года их супружеской жизни он даже не сумел сделать ей ребенка!