Алексей Свадковский - Игра Хаоса

      - Следуйте за мной, - прошептал человек и быстро засеменил к кустам, где была укрыта повозка.

      Наг пополз за ним. По плану Владыки боли, игрок должен был незаметно проникнуть в город и атаковать непосредственно собор с укрытой в нём реликвией, а потом, после её уничтожения, нагу разрешалось разграбить город. Хотя Шепчущий планировал несколько иначе, опасаясь того, что после снятия барьеров несдерживаемое более тёмное божество ворвётся в этот мир, сметая всё на своём пути, и грабить уже будет просто нечего. Что ж, свою плату он в любом случае получит. На всякий случай он прощупал мысли сопровождающих его людей, но не нашёл в них ничего, что несло бы угрозу.

      Большой длинный фургон с впряжённой в него четвёркой лошадей был заставлен мебелью почти до самого входа.

      - Господин, вам сюда. Мы постараемся незаметно доставить вас почти до самого собора. Эта мебель предназначена для казначейства Святого престола, и у нас есть разрешение на въезд в город.

      - Сколько мы будем ехать?

      - Чуть больше двух часов, господин.

      Долго. Но тут ничего не поделать: приходится следовать чужому плану. На всякий случай Шепчущий накинул на себя заклятие Чужого образа, скопировав облик одного из сопровождающих. Теперь в глазах непосвящённых он будет выглядеть обычным человеком, а не нагом в боевом облачении. Только достаточно сильный маг или жрец сможет разглядеть его истинный облик сквозь иллюзию, а таких, как он помнил, в этом мире осталось слишком мало.

      Дальнейшая дорога не запомнилась чем-то интересным. Лошади неторопливо брели, таща тяжёлый фургон, возница как мог их подгонял, стремясь поскорее доставить свой груз, а наг скучал, глядя сквозь едва прикрытые веки на едущие по дороге повозки и кареты, группы паломников, неспешно бредущих в город; потом кавалькада всадников обогнала их фургон. Как же он не любил эту паузу перед боем, тягостное ожидание момента, когда, наконец, можно будет действовать. Время, кажется, прекращало свой бег, чтобы потом во время боя нестись, подобно колеснице.

      Но даже самое долгое ожидание подходит к концу. Наконец, вдали показались стены города, и наг услышал звон колоколов, разносившийся из многочисленных городских соборов. Привстав, он смог увидеть городские врата. Скоро, теперь уже скоро. Наг с трудом сдержал кровожадную ухмылку. Скоро он вместе со своими воинами разбудит этот спящий город!

      Отец Малхальм Дуллиган по прозвищу Пивная кружка скучал на страже возле городских врат, куда его приставили в наказание за предыдущую попойку. Солнце нестерпимо пекло, голова нещадно болела, а тело требовало лекарства в виде кувшина, а лучше двух холодного тёмного пива. Монах с трудом отвёл глаза от видневшейся буквально в десятке шагов таверны, где он нашёл бы спасение для своей ноющей головы. Приставленные к нему аббатом служки буквально выросли из земли, как демоны из старых сказок.

      - Брат Малхальм, помните о смирении и вашем обещании противостоять искусу. Наш добрый аббат и так с трудом смог найти в себе силы не выгнать вас из монастыря.

      Малхальм снова вздохнул, но всё же отвернулся. Знал он этот грех в себе, но мало что мог с собой поделать. Знал он и то, что аббат, как и другие монахи их обители, с трудом мог его терпеть, и давно уже выгнал бы его на улицу, если бы не чудеса, что время от времени удавалось творить отцу Малхальму. Чудесами это, конечно, назвать можно было лишь по нынешним скудным на них временам, но всё- таки это было хоть что-то: другие и этого не могли, сколь бы ни бубнили молитвы, ни размахивали руками и ни били поклоны, а не получалось у них ничего. А у Малхальма получалось, пусть немного, но хоть что-то. У женщины прошла слепота на левом глазу, и правый стал лучше видеть. У сына купца после сильного удара отсохла правая рука; после молитвы отца Малхальма начали оживать и даже зашевелились два пальца. Это было немного, но это было, и никто не мог отнять у него этих заслуг, сколь бы малы они ни были, а людская молва разнесла слухи о них, преувеличив и превознеся, и теперь в их скромный монастырь толпой повалили паломники, неся с собой богатые пожертвования. Вот и приходилось аббату и другим монахам терпеть отца Малхальма и его неуживчивый характер, вкупе с любовью к выпивке и еде.

      Малхальм давно устал им объяснять, что он заполняет пустоту внутри себя. Он говорил, но его не слышали. Он кричал, а они лишь затыкали уши. Малхальм давно перестал надеяться на то, что он найдёт когда-нибудь слова, которыми сможет им объяснить ту пустоту, что он чувствует внутри, когда он не слышит ответа того, к кому обращает слова молитвы. Лишь иногда ему казалось, что он слышит далёкий отклик на его слова, и тогда он действительно мог делать хоть что-то, чтобы облегчить человеческую боль, врачуя тела, но не души. Он уже давно отчаялся донести истину о том, что Первоотец покинул их, устав от человеческой грязи. Раньше бы его за такие слова давно забрали в подвалы инквизиторов, но монаху чудотворцу прощали многое. Поэтому всё, что ему оставалось - это глушить совесть галлонами спиртного, чтобы вместе с ней заглушить боль, одиночество и отчаяние.

      Вот и стоял он возле входа в священном карауле, охраняя город от нечисти, колдунов да демонов, хотя, если честно, за все эти годы никто их ни разу не видел: то ли прятались они хорошо, то ли обходили стороной центральные врата в город. Но горожанам так было спокойнее: они знали, что церковь хранит улицы города от тьмы. Вот и несли караул послушники да монахи монастырей.

      Отец Малхальм с трудом сдерживал зевоту, поглядывая на поток людей и повозок, проходящих через врата, и считал часы до прихода смены, когда можно будет сдать опостылевший караул. Он сам не знал, почему, но его взгляд зацепился за одну из повозок, медленно въезжающих в город. Он буквально почувствовал, что внутри что-то есть, что-то страшное и тёмное. Холод, пробежавший по коже, заставил его сбросить оцепенение. Всё ещё слабо понимая, что происходит, он подошёл к повозке, и заглянул внутрь.

      Столы и стулья, вповалку сложенные друг на друга. Разрешение на въезд уже проверили; всё вроде в порядке. Но что-то не давало ему сказать "Проезжайте". Он вглядывался внутрь, и вот в глубине он разглядел спрятавшегося человека, за случайно приоткрывшейся створкой шкафа. Он буквально кожей чувствовал тьму, окружавшую его. Почему же этого не чувствуют другие братья по караулу?

      Он хотел крикнуть, поднять тревогу, когда тот, кто прятался внутри, подняв голову, взглянул ему в глаза. Это не были глаза человека: ярко-жёлтые, с вертикальными зрачками, глаза заглянули ему в душу. Он почувствовал приказ, исходивший из них: "Молчи! Молчи! Не говори ни слова, и останешься жив!"