Оксана Панкеева - Обратная сторона пути

— Гады… — уныло проворчал Кангрем, прислушиваясь к знакомым ощущениям под ребрами. Из чего они ее гонят, в самом деле? И как ухитряются пить безболезненно? — Напоили все-таки…

Гады не обратили на него внимания. Вот ведь засада, аптечку еще вчера сдал… И что теперь делать? Может, пойти прилечь, авось до утра попустит? Или не геройствовать, а перейти через улицу да постучать к доку Шакерифу? Который там час? Три двадцать… Что уж тут осталось до утра…

Он попытался встать и тут же засомневался, что считать истинным геройством — пять шагов до постели или непосильный поход за сомнительным исцелением.

Заметив шевеление, собутыльники наконец обратили внимание на виновника торжества.

— Морковка, тебе что, плохо? — слегка обеспокоился наблюдательный убас.

— Кстати, ты говорил, что у тебя где-то еще есть! — напомнил Жан, приподнимая пустую бутылку.

— В подвале… — выдавил Кангрем, борясь с внезапно накатившей тошнотой. Вот будет весело, если он еще и желудок посадил… Выгонят к чертям по состоянию здоровья… — Идите туда сами, берите, что хотите, пейте, сколько влезет, если жизнь не дорога… Я выйду на улицу… воздухом подышу…

Вслед ему понеслось укоризненное: «И зачем пить, если здоровье не позволяет?»

Выбравшись на условно свежий воздух, он повис на ближайшем заборе и попытался прочистить желудок, но там давно было пусто, и лучше от этой попытки не стало. Придется все-таки будить доктора, хоть и стыдно вламываться среди ночи с такими проблемами. Хоть бы он не упился вчера, а то ведь его хрен добудишься, когда он пьяный спит…

«Великий поход», к Витькиному удивлению, дался намного проще, чем казалось. И док открыл дверь всего через каких-то десять минут, и даже пьян он не был, ибо успел проспаться после вчерашнего. Правда, с похмелья он тоже соображал туговато, но отличить печень от сердца еще был способен. С другой стороны, лекарства мог и перепутать. Во всяком случае, впоследствии, пытаясь вспомнить и привести в порядок события той ночи, Витька так и не понял, почему отключился на докторской кушетке прямо под капельницей. То ли расслабился, почувствовав облегчение, и просто уснул (опять же устал, выпил, а нескольких часов сна за столом недостаточно для отдыха после такого напряженного дня), то ли док Шакериф в похмельном помрачении ума вколол пациенту что-то не то, то ли ему просто во сне что-то тяжелое на голову свалилось. Как бы то ни было, вырубился бедный пациент настолько качественно, что даже не слышал всего, что происходило с трех до шести и долетало даже до ближних поселков.

Ни предварительного минометного обстрела.

Ни короткой перестрелки на стенах.

Ни беспорядочной пальбы, беготни и панических воплей, коими сопровождались захват города и последующие грабежи.

И проснувшись — или, вернее будет сказать, очнувшись? — долго не мог понять, где находится и что вокруг происходит, почему он лежит на полу и что за странная косая крыша над ним… Пока не очухался окончательно и не рассмотрел, что не крыша это вовсе, а покосившаяся стена, и не рухнула эта стена на забытого пациента лишь потому, что на пути ей попался стол, а стол устоял потому, что стена цельнофанерная. Но вот сверху на ней — если вид из окна не врет — лежит действительно крыша, и лучше из-под этого ненадежного бутерброда поскорей выбираться, пока все не рухнуло. И как только док не боялся жить в такой развалюхе?… И где он сам? Не придавило ли его?

Осторожно перебирая локтями, Кангрем выполз через уцелевшую нижнюю половину двери и с трудом встал на ноги, оглядываясь по сторонам. Он все еще плохо соображал, что происходит, его до сих пор тошнило, а воспоминания о вчерашней пьянке и сегодняшней эвакуации были смутны и невнятны.

Потом он увидел свой дом. Вернее, то, что от него осталось.

Лицо и спину словно обдало морозом.

Неосознанно Витька сделал несколько шагов на внезапно одеревеневших ногах, зачем-то уверяя себя, что его гости могли выйти на улицу или спуститься в подвал… Впрочем, вряд ли в подвале кто-то мог спастись…

Он беспомощно оглянулся, словно пытался найти объяснение случившемуся, и увидел нацеленное на него дуло винтовки. И не одно.

Солдат что-то сказал, красноречиво шевельнув стволом. Кангрем не понимал наречий Чигина, и в «лютике» они у него не значились, но жест был понятен без слов.

«С днем рождения, Витек…» — горько сказал он сам себе и послушно поднял руки.

Неизвестный строитель, создавший храм Белого Паука, наверное, был или сумасшедшим, или истинно избранным своего жестокого бога. Нормальный человек не смог бы построить здание и расчертить двор перед ним таким непостижимым образом, что, залитый солнцем, храм производил еще более гнетущее и устрашающее впечатление, чем во мраке ночи.

Прежде Харган не обращал на это внимания, но сейчас, стоя посреди двора в ожидании очередного включения портала, он особенно остро ощущал тягостное, подавляющее воздействие этого места. Может быть, потому что Азиль рядом с ним не было. А может быть, потому что подсознательно чувствовал: несмотря на все его ухищрения, она рано или поздно все равно здесь будет.

Он пытался. Честно пытался послушаться умных советов и сделать то, что должен, — для наставника, для дела, которому служил, для собственного ускользающего рассудка, в конце концов. Вчера он полдня разговаривал сам с собой у зеркала, окончательно уподобившись помешанному, и убеждал себя во всем том, в чем днем раньше убеждал его советник. Вернее, та его часть, которая еще сохранила способность мыслить разумно, убеждала ту, которая уже рехнулась окончательно. Увы, первая значительно уступала второй в живой силе и технике и была тупо задавлена количественным превосходством. Вечером он опять пришел к Азиль. Прекрасно зная, что не должен, что губит себя, что его не любят, не ждут и принимают только из жалости, — все равно ничего не смог с собой поделать.

Рано утром, нежно лизнув на прощание спящую нимфу, он попытался последовать еще одному совету и наведался в тот самый храм посреди пустыни, хотя особых надежд на милости чужих богов не питал. Невидимый для одинокого служителя, подметающего зал, Харган стоял на коленях у пустого алтаря и честно просил прощения у мстительной богини, уверял, что все понял и больше так не будет, обещал вернуть украденную статуэтку, как только ему самому ее вернет Повелитель…

Видимо, либо советник ошибся и богиня не имела отношения к его несчастьям, либо она просто не приняла его извинений. Никакого просветления в мозгах не наступило. Когда настал час собираться, он честно зашел к Азиль — или, вернее будет сказать, сам себя силком притащил, — постоял, посмотрел в ее полные недоумения глаза, безмолвно вопрошающие, не одурел ли он окончательно — днем являться? Даже открыл рот, чтобы объяснить. И опять не смог. Молча развернулся и вышел вон.