Дмитрий Емец - Огненные врата

Буслаев заинтересовался. Он протянул руку к мечу, но, спохватившись, отдернул ее и вытер о скатерть, щедро поделившись с ней следами масла из консервов. Дафны теперь рядом нет, а сам по себе Меф нередко был склонен к бытовому свинству. Давно замечено, что с чистоплотными людьми всегда поселяются поросята, чтобы чистоплотным было интереснее убираться. А то бы они один раз убрались – и страдали бы от отсутствия поля деятельности.

Взяв спату, Меф взвесил ее в руке. Затем попытался открутить навершие. Дохлое дело. Оно составляло с мечом единое целое. Постучал навершием по батарее, пытаясь определить по звуку, но так ничего и не понял.

Отзываясь на стук Буслаева, на втором этаже кто-то тоже забарабанил по трубам. Им откликнулся третий этаж. Третьему этажу – четвертый. Третий барабанил истерично, второй – вклинивался в паузы короткой дробью, работая, видимо, столовой ложкой. Четвертый вспоминал былые опыты игры на барабане. У общежития озеленителей появился утраченный смысл существования.

Буслаев давно отошел от окна, держа в руках спату, а общежитие все еще перестукивалось. Меф задумчиво оглядел комнату. Остановившись взглядом на плотном многоцветном коврике, расстеленном у кровати, он скатал его, пробуя, ткнул кулаком и удовлетворенно хмыкнул. Получилось как раз то, что нужно. Редкий меч разрубит. Если же разрубит, то это очень хороший меч и очень хороший мечник.

Делая вид, что забыл о коврике, Меф отошел на полтора шага и, повернувшись, нанес резкий укол. Коврик упал. Меф наклонился, разглядывая его. На коврике не было даже малейшего пореза.

Буслаев оглянулся на табуретку.

– Вашего полку прибыло! Ковры мы тоже жалеем, – буркнул он.

Прежде Меф отбросил бы меч, но теперь не стал этого делать и задумался, покачивая его в руке.

«Пользоваться мечом света может или человек абсолютно идеальный… или активно ненавидящий в себе мрак – но только в особые моменты устремлений и порывов души. Когда он не тлеет, не чадит, а пламенеет!» – вспомнил он слова Эссиорха.

Слова эти не вызвали у него гнева, как в прошлый раз. Только недоумение.

– Хорошо! – сказал он мечу. – Попробуем еще раз! Я люто ненавижу в себе мрак! Ты доволен? А теперь давай кого-нибудь чикнем!

Взгляд его упал на ползущего по стене таракана. Прежде, при Дафне, тараканы знали свое ночное время, теперь же, обнаглев, выползали и днем.

– Эй, представитель мрака!.. Иди сюда!

Буслаев поймал таракана, посадил его на стол и пальцем бережно поправил ему усики.

– Смотри, меч! Таракан – ну разве он не зло? Переносчик инфекционных заболеваний – раз! Ротовые органы грызущие – два! Голова… какая там у нас башка?.. сердцевидная, плоская, опистогнатическая, прикрыта щитообразной переднеспинкой! Может прожить без еды месяц, без головы десять дней и без дыхания сорок минут! Три!.. Поехали, рубани его! – объяснил он мечу и занес спату над тараканом.

Увы, оказалось, пока Меф зачитывал таракану смертный приговор, тот успел заползти под сахарницу. Буслаев стал вытягивать его из-под сахарницы, однако прежде, чем он это сделал, в дверь кто-то застенчиво постучал. Меф открыл. Смотрел он вниз и поэтому увидел только громадную ступню с крепкими ногтями. Так он и скользил взглядом вдоль ноги, пока все громоздкое сооружение не завершилось малюткой Зигей.

– Папоцка, это мы! Мы плишли к тебе посмотлеть, как ты зывес! – сообщил Зигя.

Меф с опозданием вспомнил, что Прасковья теперь в семидесятой комнате. В коридоре до сих пор пахло дымом после планового пожара. Буслаев покорно отодвинулся, впуская Зигю и решительную, бледную Прасковью.

– А сто ты делаес, папоцка? Кусаес? – Зигя с детской непосредственностью оглядел стол.

Прасковья взглянула на консервную банку, из которой торчал хлеб.

– Ты упростился. Удручающее зрелище! – презрительно произнесла она, используя Зигю как рупор.

Мефа это удивило. Прежде Прасковья берегла Зигю больше, избегая прямых атак на сознание. Так бесцеремонно она поступала только с Ромасюсиком.

– Бедненько у тебя! Хочешь, я что-нибудь нафантазирую?

– Мне и так хорошо, – отказался Меф.

– Ну пожалуйста!

– Нельзя!

Однако к Прасковье пришло настроение порезвиться. Настроение поиграло пушистым котенком, проскакало по комнате и позвало хозяйку к шкафу. Прасковья проследовала за своим настроением, двумя пальцами взялась за торчащий кусок ткани и вытянула наружу халат.

– Что это у нас за тряпочка? Интересно, мне подойдет?

Буслаев вырвал халат у нее из рук.

– Больной? – сочувственно поинтересовалась Прасковья.

– Это ее халат!

Меф ожидал, что затрясутся стены, разлетятся стекла, на газоне у автобусной остановки проснется вулкан, но ничего этого не случилось. Прасковья задумчиво смотрела на него, протянула руку и нежно провела по его щеке.

Пальцы у нее были теплые, почти горячие. Буслаев отступил.

– Бедный, бедный Мефочка! Знаешь, мне даже жаль тебя! Не помню, как называется это заболевание, но, по-моему, оно неизлечимо. Дафочки у тебя больше нет, и ты прижимаешься личиком к ее халатику?..

Буслаев не запомнил мгновения удара, но в двери ванной появилась дыра как раз по форме его кулака. Он осторожно вытащил руку. Кожа была содрана только у мизинца. Почему-то это помогло Мефу успокоиться. Он трогал содранный клочок кожи и сопел.

– И ты будешь утверждать, что ты светлый? Ты такой же, как я! С тобой вместе мы достанемся Лигулу. Ты даже Дафну свою вконец испортил, и поэтому ее забрали от тебя в Эдем! – заявила Прасковья и замолчала, ожидая ответа.

Ее ожидание сидело посреди комнаты точно живое, похожее на жирного восточного божка. Круглая бумажная лампа, похожая на осиное гнездо, раскачивалась от дыхания малютки Зиги.

– Скверненькая дверь! Не дерево, а опилки с картоном, – сказал Меф. Если раньше он ускорился, то теперь, напротив, замедлился.

Прасковья жадно смотрела на него. Зрачки у нее то расширялись, то сужались.

– И знаешь что? – продолжал Меф. – Про халат ты угадала. Ночью я кладу его под голову, а потом зарываюсь в него лицом. И другие ее вещи тоже. Я убираю их, заталкиваю в шкаф и под диван, но они все равно повсюду!

Буслаев по-прежнему смотрел только на свою руку. Казалось, он разговаривает не с Прасковьей, а со своей сбитой кожей. Зигя стоял рядом, вытянув руки по швам. Макушка его упиралась в потолок.

– Теперь про тебя. Или, если хочешь, про нас с тобой! Ты ходишь за мной по пятам, но тебе нужен не я. Тебе нужна ты сама. Ты не можешь ни за что ухватиться! Ты разуверилась во мраке, но все равно живешь по его законам, потому что по законам света жить тебе больно, а боли ты боишься. Ты готова доставлять ее другим, но никогда себе.