Марина Дяченко - Шрам

— Нет, — вздохнул, наконец, Легиар, — ты не изменился. Почти не изменился.

Луаян понял, что имеет в виду его гость, и усмехнулся, желая скрыть сожаление:

— Что ж… Чем меньше в этом мире великих магов, тем реже они встречаются друг с другом, тем легче живётся нам, магам обыкновенным…

Легиар удивлённо вскинул бровь:

— Ты смирил собственную гордыню? В прошлую нашу встречу я был уверен, что это невозможно… Или ты кривишь душой?

— Не всем дано быть великими, — заметил Луаян бесстрастно.

— Но тебе БЫЛО дано, — возразил Легиар.

Оба замолчали. Луаян нахмурился и твёрдо, с чуть заметной укоризной взглянул Легиару прямо в уцелевший глаз:

— Я остался учеником Орлана… Думаю, он бы понял.

Одноглазый усмехнулся:

— «Он бы понял…» С чего ты взял, что я… не понимаю?

Снова стало тихо — Легиар с интересом изучал стеллажи, плотно заполненные книжными корешками. Луаян не торопил его — терпеливо ждал продолжения разговора.

— Ты преуспел… — Легиар обернулся, сдувая с пальцев книжную пыль, — преуспел в науке… Но я пришёл к тебе не как к учёному, и не как к декану, и даже не как к магу… Я пришёл к тебе, как к ученику Орлана.

Луаян глядел, не отрываясь, в пристальный узкий зрачок. Мёртвый глаз его гостя казался круглым кусочком льда.

— Как к ученику Орлана… Взгляни, — на ладони Легиара лежала золотая пластинка со сложным вырезом в центре, и золотая цепочка свешивалась между пальцами, и яркий жёлтый зайчик бегал по тёмному потолку.

— Это Амулет Прорицателя, — глухо продолжал Легиар. — Сила Амулета известна, но до конца его свойств не знает никто. С тех пор, как погиб хозяин его, прорицатель по имени Орвин, с тех самых пор он осиротел и сам теперь должен выбирать… искать нового хозяина, нового прорицателя. Тот, кто наденет его, обретёт способность заглядывать в будущее — но только в случае, если медальон изберёт его сам. Тщеславного или глупого, который захочет воспользоваться им без полного на то права, медальон попросту убьёт — золото не ведает снисхождения… Я не могу держать его у себя — я не хозяин ему. Я не могу отдать его никому из магов — тогда меня будут грызть сомнения, подозрения, зависть, наконец… В руках не-мага медальон неуместен — что же мне делать?

Легиар прищурился — зрячий глаз его сжался в щёлочку, а мёртвый приобрёл странное, почти лукавое выражение:

— Я принёс медальон тебе, Луаян. Ты ученик Орлана… Ему были чужды и тщеславие, и гордыня… Он был мудр, мудрее всех нас, ныне живущих. Он был твоим наставником недолго — но он есть в тебе, есть, я вижу… Я принёс бы медальон ему, но его нет — возьми ты. Сохрани, хорошо?

Луаян принял золотую пластинку в ладонь. Медальон казался тёплым, как живое существо.

— Что я должен делать? — услышал он собственный голос.

Легиар чуть усмехнулся:

— Ничего. Спрячь… Храни. Он выберет хозяина сам, не помогай ему… И поглядывай на него иногда — нет ли… ржавчины. Да, я знаю, он золотой… Ржавчина на нём означает опасность для живущих — так утверждал ещё Первый Прорицатель, и, видит небо, старик был прав… — уголок длинного Легиарового рта страдальчески изогнулся.

И, уже уходя, он обернулся с порога:

— Я, видишь ли, стар… Многие нынче стары, а те, что должны были прийти на смену… Не пришли. Ты счастлив в своём университете… А где-то по земле бродит ещё одна несостоявшаяся надежда — бывший Привратник, я даже я не знаю, кто он теперь. Береги медальон… И прощай.

Он ушёл, Луаян никогда больше не видел его — но с той памятной встречи началась работа его жизни: история деяний великих магов.

…Медальон всё так же удобно лежал на ладони. Декан поднёс его к глазам, всматриваясь изо всех сил — ржавчины не было. Ни точки, ни пятнышка — однако предчувствие беды наливалось и зрело, как яблоко, как нарыв.

Прошло полторы недели после объявления об Окончании времён; Башня Лаш по нескольку раз на день исторгала свой звук, от которого кровь стыла в обывательских жилах; из зарешечённых окон нехотя поднимался в небо тяжёлый дым, и ни один плащеносец не показывался на улицах города. Горожане мучились тревогой.

Потребление спиртного выросло в городе раз в десять — о том, что хмель изгоняет раздумья и притупляет страх, было, оказывается, известно не только Эгерту Соллю. Жёны ожидали мужей в тоске и тревоге — те возвращались домой на четвереньках либо ползком, и первыми их заплетающимися словами были уверения, что окончание времён на самом деле отменятся. Мастеровые и торговые кварталы понемногу спивались; в аристократической части города пока что соблюдались приличия — однако и здесь можно было встретить подвыпившего лакея или валящегося с козел кучера. Высокие окна богатых домов были плотно занавешены — кто знает, что творилось под покровом плотных, не пропускающих воздух штор; многие обыватели, имеющие родственников в сёлах и предместьях, сочли за лучшее нанести им длительный визит — днём из городских ворот одна за другой выкатывали телеги, гружённые домашним скарбом.

Кабаки процветали — владельцы пивных и трактиров сбывали с рук как первоклассный, так и давно застоявшийся в бочках товар. Но, если в большинстве подобных заведений пили нервно, из одного только желания залить страх, то в студенческой таверне «Одноглазая муха» царило самое искреннее и непринуждённое веселье.

Лис имел колоссальный успех — по десять раз за вечер он поочерёдно изображал то плащеносцев, то магистра, то карлика с трубой — жуткий тянущий звук, издаваемый этим инструментом, оборачивался в Лисовом исполнении до колик смешной непристойностью. Студенты рукоплескали, развалившись на скамейках; один только Эгерт не принимал участия во всеобщем веселье.

Забившись, по обыкновению, в угол и с трудом уместив под лавкой длинные ноги, Солль ковырял столешницу кончиком тупого ножа. Губы его шевелились, беззвучно повторяя бесконечные «да», и стакан вина, стоящий перед ним на столе, оставался почти нетронутым.

Путь должен быть пройден до конца. Первое в душе должно стать последним… Что всё-таки первое в его душе? Неужели вечный страх? Тогда для того, чтобы избавиться от заклятья, необходимо сначала избавиться от страха, а это замкнутый круг — чтобы не бояться, надо перестать бояться… Но, если главное в Солле — не страх, тогда — что?

Эгерт вздохнул. Он ходил по кругу, как лошадь, запряжённая в молотилку; главным в его душе были либо трусость, либо желание от неё избавиться — ничего третьего пока не приходило ему в голову.

Длинный стол качнулся — кто-то присел рядом; Солль не сразу поднял голову — мало ли кто из приятелей-студентов отошёл от шумной компании, чтобы в относительном спокойствии выпить своё пиво, закусывая румяным пирожком. Тем временем Лис, утомившийся было за вечер, возобновил свои балаганные штучки — и в наполнявшем таверну хохоте Эгерт различил раздавшийся рядом тихий смешок.