Алина Лис - Изнанка гордыни

— Какая разница, что понравится или не понравится вашей расческе? — отвечаю я самым холодным тоном, на какой только способна.

— Франческа, прекратите. Я думал, мы уже обсудили это.

— Так и есть, — снова утыкаюсь носом в разноцветное стекло.

Голос совсем рядом, над головой:

— Не пойму, кого из нас двоих ты пытаешься наказать, — меня передергивает от добродушно-снисходительных интонаций.

На плечо опускается рука, и я стряхиваю ее, точно ядовитое насекомое.

— И чего я тебя уговариваю? А ну пошла!

И я встаю и иду.

Потому, что не могу отказаться.

Мы поднимаемся по выщербленным ступеням. Я пытаюсь замедлить шаг, ощущая, как внутри тонкой струной, комариным писком дрожит бездумная, искусственная радость. Счастье подчинения, от которого хочется взвыть больной собакой. Это хуже, чем изнасилование. Потому, что все происходит как будто добровольно, с моего согласия.

Дверь открывается в морозную тьму. Здесь, на крыше башни, холодно и безветренно. Над головой — распахнутый купол небес в мириадах звезд, под ногами бледное озеро опалесцирующего голубого света. Оно переливается в лунных лучах, разбегается волнами от каждого шага, словно ступаешь по сияющей водной глади.

Красиво. Мне бы понравилось, приди я сюда по своей воле.

Холод кусает за нос и щеки. Съеживаюсь. Элвин обнимает меня сзади за плечи. Совсем как вечность назад на Раккольто, когда мы стояли у реки.

— Прости, забыл про плащ, — шепчет он мне на ухо. — Но так даже лучше.

— Мне не холодно.

Высвобождаюсь, и он не пытается удержать. Тащит меня к телескопу и пытается рассказать что-то про звезды и башню. Я зеваю напоказ, и маг осекается.

— Ну хватит. Поиграли, и будет. Франческа, признайтесь, вам же здесь нравится? Я заметил — вы любите такое!

— Зачем вам мое признание, — говорю я, — когда вы и так знаете, что я чувствую?

Выражение досады на его лице сменяет злость. Обычно я пугаюсь, когда он так смотрит, но сейчас мне все равно.

— Я ведь могу приказать… — начинает он.

— Приказать радоваться?

Неужели он и правда может приказать мне получать удовольствие? Смогу ли я сопротивляться такому приказу?

— Давай, прикажи, — сквозь слезы кричу я. — Преврати меня в животное, вещь! Скажи, что я должна делать, думать, чувствовать! Тебе это нужно? Кукла на ниточках?

Элвин ругается и лупит кулаком по каменной стене. Мы с ненавистью смотрим друг на друга.

— Иди к Черной, Франческа. Чтобы я еще раз…

Он не заканчивает. Разворачивается и уходит. Глухой стук двери разносится в морозной тишине.

Я остаюсь совсем одна.

Впору праздновать — я смогла задеть своего тюремщика, но в мимолетной победе нет радости. Смотрю на лужу бледного света под ногами, на спящую черноту за границей башенных стен и хочу выть от безнадежности, от того, как все неправильно. Изнутри растекается тоскливый холод, словно где-то в душе засел кусок льда и жжет стылым огнем. Я падаю на колени, по щекам бежит вода, губы повторяют заученные с детства слова молитвы, а тысячеглазое небо глядит безмятежно и равнодушно.

Глава 14. Химеры

Intermedius

Эмма Каррингтон

Это странная сделка с чудовищем.

С легендарным чудовищем, которое знает и умеет так много, что даже всесильный лорд-командор вынужден идти к нему на поклон.

Нет, неправильно. Не “идти на поклон”, а “отправить на поклон Эмму”. Потому что ни с кем иным чудовище разговаривать не станет.

Долгий путь пешком через весь город. Эмма снимает дом почти в самом центре, Батлем же выстроен на отшибе, чтобы крики умалишенных не тревожили покой мирных горожан.

Брусчатка мостовой, каблуки оскальзываются на льду, потом замерзшая грязь, лужицы под корочкой льда… Нищие хибары, запах дыма и прокисшего эля.

И тяжелый, ставший привычным дух безумия за квартал до лечебницы. Массивные двери в два человеческих роста, сплошные стены в крохотных окошках под потолком — в такие разве что мышь проскочит. Глухие, мертвые, как лицо покойника.

Ступени в наледи, ветер швыряет горстями снег в лицо, тихий стук, голос мрачноватого детины-привратника “Доброго денечка, мисс Каррингтон”. Коридор кошмаров, вой безумцев справа и слева, попискивание крыс. Запах.

Темная лестница. Фонарь покачивается в руке, бросает тревожные блики на стены, привычное покалывание клыков каменного сторожа.

Камера, разделенная надвое решеткой. Два стула — по ту и эту сторону железных прутьев.

Тихий смешок.

— Ну, здравствуй, Эмма.

Легендарный чернокнижник. Чудовище в человеческом обличье. Узник Батлемской лечебницы. Гениальный маг. Горбун.

Мужчина с насмешливыми и умными черными глазами.

— Доброе утро, Жиль.

— Я подумал — будет лучше, если вы не станете называть меня этим именем, Эмма. Оно будит слишком много такого, чему лучше бы не просыпаться.

— Тогда как мне вас называть?

Смех.

— Джон Доу. Под этим именем я прохожу в их бумагах. Пациент номер ноль. Не поверите, но Батлем построили лишь для того, чтобы лорду-командору было, где держать меня. Мой личный, маленький ад.

Это странные встречи. В начале он всегда берет предоплату.

Не деньгами и не благами. Откровениями и разговорами.

— Вас дразнили в детстве другие дети, Эмма? Называли дурнушкой?

— Нет.

— Фи, как не стыдно врать, маленькая плутовка. Мы же договорились, скрытная мисс Каррингтон — только полная и абсолютная откровенность. С вашей стороны, с моей стороны. Это путь навстречу, и каждый должен прошагать свою сотню лиг.

— Я не лгу, мистер Доу. Там, где я выросла, не было других детей.

— Вы росли в необычном месте?

— Весьма необычном. Эксфордский университет. Мой отец преподавал медицину.

— Потрясающе! Неужели у других преподавателей не было детей?

— Увы. Видите ли, большинство профессоров Эксфорда — монахи из Ордена сыновей Знающего. Им запрещено заключать браки. Считается, что семейная жизнь отвлекает от служения истине.

— Суждение, не лишенное здравого смысла. Но как же дети слуг?

— Мать запрещала играть с ними. Считала, что так я могу нахвататься плебейских привычек. Понимаете, она сама из семьи мастерового. И очень гордилась, что вышла замуж за доктора. А когда я подросла, ровесники не пожелали принимать меня.

“Мышонок” — так называл ее отец. Раньше ей нравилось. Пока дети слуг не начали дразнить “крыской” и она сама себе в зеркале не стала все больше казаться похожей на крысу-переростка.

Мягкая улыбка: