Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга 3

—Сказывают, Тохтамышому женское племя полонил и с собою увёл. А которые спаслись, где–то в горных недрах обитают и на свет не показываются. Никто теперь по их тропам не ходит.

—Никому ещё не удавалось Белых Див полонить! — не поверил ражный.

—Они сами кого хочешь с боем возьмут и с собой уведут! А в полон и вовсе н есдаются!

—Да ведь из–за Волги сила идёт не знаемая! — устрашились солевары. —

Кто встанет на пути, всех сметают! В отловцы встали против, конокрады поднялись, и омуженки сними. Хан одолел тех, других и третьих!

—Ужели сами позрели, как полонили Белых Див?

—Глазами своими не видели. Молва такая по Дикополью идёт. Вот уже год миновал, как за солью никто из них не приходит. А столь долго без неё даже ведьмам не прожить. Знать, нет более их на Дивьей горе! Езжай да посмотри сам. Потом и нам скажешь! Поехал Пересвет на самый край Дикополья, под горы лесистые, где некогда был вскормлен и где народ жил отважный, ловлей да конокрадством промышляющий. И тут впервые позрел на забытые бранные поля, где звери да птицы уже трупы поглодали, а ветер и дождь кости выбелили. Кругом ни души, только одичавшие кони табунами бродят да дикие туры, коих развелось довольно и некому на них охотиться. Вместо селения между гор, вместо хором, похожих на малые крепости, поставленные в круг, лишь одно великое пепелище, травой зарастающее, ровно курган могильный. Видно, не солгали солевары, кто супротив Тохтамыша восстанет, всяк поражён будет. Должно быть, последняя схватка случилась уже в самом селении и жители сражались до последнего, чем разгневали супротивника так, что и победа стала ему не в радость. От того лютый ворог дома пожёг, что не горело, порушил, и теперь даже места не сыскать, где стоял кров кормильца.

Только зарастающая конная тропа осталась, что ко двору подводила всех прохожих–проезжих…

Походил вокруг Пересвет, покричал–никто не отозвался, спросить некого, ну и повернул коня в горы. Едет тропой, давно не езженной, дожди все следы замыли. Знать, солевары правду сказали, не спускаются теперь Белые Дивы даже за солью. Высоко поднялся, вот уже и леса не стало, один лишь камень, местами уже мхом порастающий. И всё одно, тропа ещё угадывалась, да и конь чуял путь, вёз его к скалам, называемым Каменными Удолищами, коим, по преданию, поклонялись омуженки. Отсюда и возникла молва, будто они уду молятся.

За этими скалами где–то и была не знаемая Дивья гора, а под нею— цветущая, благоухающая долина, откуда брала начало река Аракс.

До полудня Пересвет верхом ехал и ещё до вечера коня в поводу вёл, ибо тропа над пропастью истончилась, ровно обушок засапожника. Брёл красный следом и часто о скалу то боком шаркал, то одним стременем побрякивал, после чего мордой в спину толкал, дескать, тесно мне.

—Ничего, — утешал коня Пересвет. — За скалами дорога широкая пойдёт, хоть на махах иди! И только достиг Каменных Удолищ — вон уж и Дивья гора виднеется! — как и узрел, что далее пути нет. Кто–то обрушил крайнюю скалу и затворил ход так, что пешему вперёд не пройти и назад с конём не развернуться, слишком узок уступ, а ходить вспять красный не мог, изъян таков. Да и столь долго пятиться вслепую вряд ли каждый конь сумеет, непременно оступится.

Посмотрел Пересвет в пропасть, и видит, не один уже всадник сюда приезжал безвозвратно, внизу белеют конские и человеческие кости. Все вперемешку по камням разбросаны, и шакалы при виде очередного путника уже собрались в стаю, поживы ждут. Похоже, Дивы сами себя в горах законопатили, чтоб супостат не достал, да ещё и западню устроили: всяк, кто по уступу сюда придёт, в лучшем случае коня потеряет, а вместе с ним и свою голову.

Поглядел ражный издалека на Дивью гору, в очередной раз пожалел, что летать не выучился, и говорит коню:

— Нет нам пути вперёд, давай назад поворачивать.

Красный осмотрелся, заржал тревожно, встал свечой, попробовал сначала развернуться мордой к пропасти, да чуть не свергся вниз — репица хвоста помешала, в скалу упёрлась. Всего–то и вершка пространства недостаёт, чтоб оборот на задних ногах сделать. И так и эдак танцевал на уступе, но не прижимается хвост, привыкший летать по ветру. Вновь встал на четыре, дух перевёл, глаза заблистали. Посмотрел в бездну, от отчаяния взлягнул, передними копытами ударил по уступу, да не поддаётся камень, только искры высек.

Пересвет выхватил нож из–за голенища.

— Не повернёшь — хвост отрежу! — пригрозил. — По саму репицу отхвачу, коль носишь его только для красы!

Красный взвился на дыбы и на сей раз в оборот пошёл мордой к отвесной скале: осторожно копытами по камню перебирает, хвост распушил, будто крыло, и воздух исторг, дышать перестал. И всё равно грудь развернуться мешает, на толщину пальца не даёт! Чуть отклонись, утратит равновесие и рухнет спиною в пропасть. Покачался, полавировал, и опять уже на четырёх, фыркать начал, глаза кровью налились.

—Коль не можешь, сигай в пропасть, — сказал ему ражный. — Знать, туда тебе и дорога!

Тут как вздыбился жеребец да как закричит в небо—Каменные Удолища содрогнулись, где–то в горах глыбы сверзлись с вершин, осыпи с мест насиженных стронулись и загромыхали. Показалось, конь последовал совету, сиганул в бездну! Однако то ли хвост свой так распушил, то ли и впрямь на единый миг из конской спины выметнулись невесомые крыла, взбили воздух! И глядь, а конь уже задом стоит, хвостом своим вертит, хлещет себя по бокам, ровно мух отгоняя. Красный и сам не уразумел, как развернулся, потому копытами уступ взбил, косится в пропасть, назад озирается, на всадника.

—Вот теперь и ступай передом, — молвил Пересвет. — Не всё тебя под уздцы водить. Красный несколько померк, спину прогнул, ровно постарел водночасье, и побрёл по уступу. Вышли они на широкое место, где уж можно было верхом сесть, да и жеребец пришёл в себя, встряхнулся, словно после купания, стать свою расправил, копытами перестал по камням скрежетать–зацокал, ровно колокольцами. Однако и тут путь оказался затворённым: только сел в седло, смотрит, стоит на тропе ветхая старуха с клюкой, по всему видно, омуженка, на шее в ножнах украшенных кривой засапожник висит. И голос у неё как у дряхлой Дивы, не понять, мужской или женский:

—Позрелая, как ты из западни вырвался. Чую, родова у тебя ражная, нашего корня. Эвон как вынудил своего красного коня развернуться… Сказывай, каким я тебе и по какой надобности в мои горы заехал? Ражный тут ничего скрывать не стал, напротив, обрадовался такой встрече.

— Матушка звала меня Ярмилом, — признался. — А ныне ношу иное имя

— Пересвет. А заехал в горы невесту себе поискать, Белую Диву.