Бармалей и Снегурочка - Геннадий Тарасов
В общем, быстро оценив ситуацию, почти инстинктивно, покинул Андрейко дом Мороза Ивановича. Невидимым покинул и неуслышанным – по-лешачьи.
И направился он прямиком в «Корчмуу».
Мамаша Фи, вся на нервах, уже его поджидала, хоть кого-то желая увидеть из геройской троицы. Она будто чувствовала, даже знала откуда-то, что экспедиция закончилась провалом. И вот, вернулся один только леший да в ноги ей упал.
– Ой, бяда, матушка! – заголосил леший по обыкновению. – Ой, бяда! Все пропало!
Протянула Ягодина Ниевна к лешему руку, погладила по голове, успокоила его, угомонила.
– Цыц! – сказала. – Не голоси! Встань на ноги и рассказывай все по порядку.
Леший с готовностью поднялся и изготовился сказ вести, только слова в горле застревали, не в силах был он ничего толком сказать, только «мэ» и «вэ» выходило.
– Погодь! Не хрипи! – сказала Ягодина, и велела подать лешему кухоль сбитня. Что и было немедля исполнено. Леший тот кухоль с благодарностью принял да тут же и осушил, после чего сказ его потек плавно и без запинки.
– И лишь перепробовав все способы борьбы и сопротивления, никак не раньше, чем понял всю их бесперспективность, покинул я тое ристалище. И вот я здесь, пред тобой, матушка, в грусти и в печали... – такими словами завершил леший свой сказ. Закончив повесть, он снова принялся всхлипывать.
В корчме повисла мертвая, гнетущая тишина. Даже пламя в очаге гудеть перестало, поникло и прильнуло к сосновым поленьям.
– Фи, не реви, – велела мамаша Фи Андрейке. – Пойдем-ка, присядем. Думу думать будем!
Они поднялись на возвышение, за хозяйский стол. Мамаша крикнула девкам кикиморкам, чтобы подали сбитня, а лучше браги, и когда повеление было исполнено, погрузились с хозяином лесным в тяжкие раздумья. Надо было спасть ситуацию, но ни в одну голову ничего толкового не шло. Сколько они ни думали, никакой спасительной мысли им на ум не приходило. Сколь ни забориста была бражка – ничего удалого и спасительного, с пеной и с хмелем, в головах их не воспряло. Ни-че-го. Да и Баюна рядом для разгона мысли явно не хватало.
Как ни повернут картину – все Карачун сверху оказывался.
Тяжелые времена настали, беспросветные, как никогда.
Ох, тоска!
Тем временем Снегурочка не стала ждать возвращения Карачуна злозвонного, а в полной мере воспользовалась царившей в доме временной неразберихой. Едва темный с Бармалеем в мешке из-под пельмешков дом оставил, она из другой двери, что с кухни да во двор, на противоположную сторону вела, вышмыгнула и в лес убежала. И бежала до тех пор, пока не убедилась, что никто ее не преследует. Тогда упала она в снег под елку лохматую и разрыдалась горько и беспросветно. И плакала-плакала, от горя-беды да от мысли подлой, что сама во всем виновата, и не могла остановиться, покуда все глазки свои не выплакала. И уже тогда, выплакавшись, она снегом студеным умылась и стала оглядываться да соображать, где, в какой чаще оказалась.
Не иначе, счастливая судьба водила ей, пока она в горячке беспамятства по волшебному Русколанскому лесу металась. Иначе как можно объяснить, что, едва оглядевшись, обнаружила она, что находится в трех шагах от «Корчмыы» мамаши Фи? Никак не объяснишь такое! А и воздух дымом печным пахнул, и саму трубу с дымовым хвостом на фоне луны вскоре она разглядела.
Это ли не знак, куда ей надо? Знак! Причем такой, что иначе и истолковать невозможно.
Поднялась Снегурка со снега на ноги, поклонилась в пояс на все четыре стороны, да и пошла в «Корчмуу». Там бросилась она в ноги хозяйке и попросила укрыть ее и защитить.
– Ой, матушка, Ягодинка Ниевна! – говорила она. – Помощи твоей прошу! Спрячь меня! Защити от супостата окаянного, от Карачуна мерзопакостного и злокозненного, также известного по прозвищу Злозвон. Он уже и дедушку Мороза Ивановича обманом взял, а теперь и до меня домогается. А мне лучше смерть!!!
Вздохнула мамаша Фи. Она, может, и хотела бы как-нибудь по-тихому да по-хитрому Карачуна вокруг пальца обвести, чтобы не сталкиваться с ним лобками напрямую. До таких кружевных способов она была охоча, и чаще всего к ним прибегала. Она и теперь такой выдумывала, и наверняка придумала бы, но... Но слова были сказаны громко, во всеуслышание, просьба о помощи озвучена, и отказать в ней просительнице она не могла. В Русколанском лесу к таким вещам относятся трепетно.
– Встань, дитя! – сказала мамаша Фи Снегурке. – Встань, не голоси. Прятать тебя, смысла нет. Тайное стало явным. Однако никто тебя супостату и не выдаст. Здесь, под нашей крышей, ты находишься под всецельной защитой. Блюсти тебя буду, как самою себя! В чем торжественно и во всеуслышание клянусь страшной клятвой.
По всему выходило, что стычки с Карачуном не миновать.
Что ж, подумала про себя Ягодина Ниевна, дело, может статься, и не такое уж безнадежное. Может, оного Карачуна удастся напугать, или хотя бы так смутить, что он и сам поостережется в драку лезть. Все хоть какой-то выход.
– Все сюда! – призвала мамаша сотрудников, постояльцев и гостей корчмы. – Ну-ка, пошевеливайтесь! Буду из вас ополчение лепить.
О, тут мамаша была на коне, в своей стихии. Определившись с тем, что делать, она крепко взяла бразды правления в руки.
Во время оно, еще до того, как старая избушка ее попросилась на пенсию, когда жила мамаша на том берегу Пучай-реки, под руководством Мары она кое-чему научилась. Знала теперь, что к чему. Было ей что сказать и как Карачуну ответить.
Перво-наперво, велела мамаша достать из чулана свои доспехи боевые, да надраить их до зеркального блеска, да оружие наточить наказала.
Были у нее в арсенале щит и меч кладенец, латы стальные, шолом богатырский да
