Багровый прилив (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Антрагэ спрыгнул с коня и, дождавшись, когда спешится герцог, сунул пистолет в ольстру. Мондави мог бы воспользоваться представившимся шансом, выхватить из ольстры, притороченной к седлу его лошади свой пистолет и выстрелить в Антрагэ, но не стал этого делать. Теперь он не меньше барона хотел завершить всё дуэлью. Пускай их теперь рассудит сталь!

Антрагэ отошёл от лошадей, снял плащ и перевязь с ножнами, сбросил на землю охотничий дублет, обнажил шпагу и кинжал. Перевязь последовала за дублетом. Мондави также расстался с дублетом и перевязью. Он встал напротив Антрагэ, приготовившись к бою.

— Амброджа, — легко узнал одну из знаменитых салентинских школ фехтования Антрагэ по тому, что его противник держал шпагу в левой, а кинжал в правой руке, лишь одна школа практиковала такое. — Не ожидал от вас, герцог, всегда считал, что для этой школы нужно куда больше страсти.

— Вы скоро убедитесь, что и без страсти я постиг все премудрости этой школы, — ответил Мондави, не трогаясь с места. Атаковать первым он явно не собирался.

Антрагэ не заставил себя ждать — он быстро шагнул вперёд, не отрывая подошв от земли, и сделал пробный выпад. Клинки скрестились с тихим звоном. Мондави ответил таким же осторожным движением. Сталь скрежетнула по стали. Ещё пара пробных выпадов, заставивших Антрагэ вспомнить Турнельский парк. Наверное, эти воспоминания и заставили его атаковать всерьёз.

Клинки скрестились раз, другой, третий. Полетели искры. Мондави парировал шпагой и тут же попытался достать Антрагэ кинжалом. Барон был знаком со школой Амброджа, но сам он давно перерос рамки какой-либо школы фехтования, заслуженно нося негласный титул «маэстро». Мондави решил сократить расстояние и ударить его в лицо эфесом шпаги. Антрагэ воспользовался преимуществом невысокого роста, присел и атаковал навстречу, целя в колено противнику. Мондави отступил, вскинул руку со шпагой, не давая Антрагэ подойти к нему. Но тот и не пытался. Он лишь наметил укол в ногу врага, понимая, что Мондави не самоуверенный ла Шатеньре и так легко не купится. Не выпрямляясь, барон оттолкнулся левой ногой от корня, весьма удачно подставившегося под каблук, и перевёл финт во вздвоенную атаку, нацелив клинок в живот Мондави. Тот едва успел отбить его кинжалом, сталь распорола рубашку, но не пустила герцогу кровь.

Антрагэ продолжил атаковать, наращивая темп и скорость выпадов. Он позабыл о защите вообще, давил на противника, заставляя парировать и уклоняться. Пробить оборону Мондави, казалось, было невозможно. Он всегда успевал подставить клинок шпаги или кинжала, или же отступить почти танцевальным движением.

Сражаясь с ним, Антрагэ словно дрался против искусно сработанного часового механизма, в котором за движения отвечают многочисленные пружинки и шестерёнки. Он идеально выполняет свою работу, однако не способен на главное — импровизацию. А ведь именно она делает просто очень хорошего фехтовальщика маэстро. Мондави был подобен золотому соловью из сказки, который поёт ровно столько песенок, сколько позволяет его хитрый механизм. Ему никогда не сравниться с живой птицей, всякий раз выбирающей новую песню. И это преимущество продемонстрировал ему Антрагэ.

Вместо того чтобы пригнуться, когда Мондави попытался достать его в лицо, Антрагэ лишь дёрнул головой. Клинок вражеской шпаги скользнул по щеке — сперва лицо барона обожгло ледяным холодом, а после по коже заструилась горячая кровь. Мельком порадовавшись, что клинок не прошёл выше, как целил Мондави, надеясь рассечь противнику бровь, Антрагэ вскинул шпагу во вторую позицию, угрожая лицу самого Мондави. Тот отбил её клинок в сторону, попытался достать Антрагэ кинжалом, но барон уже знал — это всего лишь финт. Механизм, которым был Мондави, сбоев не давал и знал, когда может достать противника кинжалом, а когда нет. И именно этого финта ждал Антрагэ. Он перехватил клинок вражеского кинжала своим и вывернул кисть, выкручивая при этом рукоять кинжала из пальцев Мондави. Они сцепились на пару невероятно долгих мгновений, а после Антрагэ заметил, как Мондави пальцем нащупал кнопку на эфесе кинжала. Барон был отлично знаком с такими хитрыми штуками — он успел вовремя разорвать захват, прежде чем клинок кинжала с тихим щелчком раскрылся, подобно стальному цветку, разделившись на три клинка, расходящиеся от эфеса под острым углом. Не успей Антрагэ разорвать захват, один из них распорол бы ему руку, а может быть, оставил без пары пальцев.

Мондави попытался развить преимущество, однако Антрагэ не дал ему сделать этого. Как будто позабыв о защите вовсе, он снова атаковал прежде Мондави. Со звоном скрестились клинки шпаг. Герцог оказался не готов к такой прыти противника, он отмахнулся кинжалом, но Антрагэ легко ушёл с боевой линии и достал-таки врага длинным выпадом. По рубашке герцога, испятнанной потом, начало растекаться кровавое пятно.

— Пустяк, — произнёс Мондави, — не сильнее вашей царапины на лице.

Антрагэ не знал, почувствовал ли герцог, как глубоко вошёл в мышцы груди клинок, однако был уверен, что слова Мондави — пустая бравада. Он хотел взять короткий перерыв, и Антрагэ был не против. Оба они тяжело дышали. Пот стекал по лицу Антрагэ, заставляя морщиться, когда попадал в кровоточащую рану. Багровое пятно на рубашке Мондави расплывалось всё сильнее, но тот предпочитал не обращать на это внимания.

Будь это обычная дуэль, даже такая, где бились до смерти, как в Турнельском парке, Антрагэ предложил бы противнику передышку. Он не испытывал такой ненависти к врагу, пожалуй, со времён ночи на святого Нафанаила, когда люди с белыми крестами на одежде резали тех, у кого таких крестов не было, прямо на улицах Эпиналя. Носители белых крестов перестали быть людьми для Антрагэ, и он убивал их без всякой жалости. Однако такой ненависти, как к Мондави, сделавшему из него дичь на своей отвратительной охоте, Антрагэ не испытывал, наверное, никогда.

Он встал в позицию, приглашая Мондави продолжить схватку. Тот с опозданием на пару ударов сердца замер в боевой стойке. Герцог ждал от Антрагэ новых атак, однако барон и не думал наступать. Они снова прощупывали друг друга, словно только скрестили клинки. Антрагэ осторожничал, позабыв о длинных выпадах, он сосредоточился на защите. Шпага и кинжал барона словно стали его щитом, таких бойцов называли павизьере в честь щитоносцев, которые на поле боя прикрывали себя и товарищей, но сами редко били в ответ.

Теперь уже Мондави перешёл в наступление, снова с размеренностью часового механизма. Он не допускал ошибок, проводил отточенные финты, каждое движение его было выверено до полудюйма, и всё равно пробить защиту Антрагэ у него не получалось. Когда же Антрагэ буквально взорвался рипостом,[22] в следующий миг перешедшим во вздвоенную атаку, часовой механизм Мондави дал сбой. Герцог отступил на полшага, провернулся на месте в быстром пируэте, отмахнулся от Антрагэ рубящим ударом, целя в ноги противнику. Антрагэ просто перепрыгнул через клинок, припал на колено и вонзил шпагу в живот Мондави. Отбросив кинжал, он двумя руками перехватил эфес и надавил изо всех сил, вгоняя клинок глубже в тело врага. Встав на ноги, не выпуская оружия, он заставил стонущего от боли герцога завалиться назад и рывком выдернул клинок из раны, расширяя её.

Мондави упал навзничь, издавая лишь бессвязные хрипы и стоны. Однако он нашёл в себе силы отползти от врага, опершись спиной на ствол старого вяза. На большее его не хватило.

— Боли почти нет, — произнёс он с удивлением, глядя на Антрагэ совершенно ясным взглядом, какой бывает лишь у умирающих, — только холод. Очень холодно.

— Ранение в живот убьёт вас через несколько часов, вы истечёте кровью и уснёте.

— У вас лишь царапина на лице, а я умираю от раны глубже колодца и шире церковных дверей.

— Удивительно поэтичные слова для человека, дравшегося по правилам арифметики.

Антрагэ опирался на шпагу, так он был вымотан, но на шпильку в адрес Мондави силы всё же нашёл.