Олеся Андреева - Люди без Планеты

Медленно, но это дурацкое время шло. А их все не было.

Все вопросы, что хотел задать Чужаку, теперь стали неважны. А он-то теперь был словоохотлив. Все старался отвлечь меня своими идиотскими никому ненужными истинами. Они, боги, что ли, проводят эксперимент вот уже целую чертову вечность. Они, видите ли, решили, что могут создать нечто совершенное, что стоило бы их первого изобретения, самой Вселенной. Но вот, не получалось никак наполнить ее достойными обитателями. Вечно кто-то лажал и косячил! Вот досада-то! То яблоко кто-то сожрет в ненужном месте, в ненужное время, то прибьет не того, то еще какая ересь вылезет. И, когда косяки уже скрыть да подшить было невозможно, Высшие сворачивали эксперимент. И все начинали заново, учтя все-все предыдущие ошибки. И каждый раз, надеясь на лучшее, они достигали все большего прогресса. Вот молодцы-то! Не выдержав, я заорал прямо в его лицо:

— Да кому нужны ваши высшие законы развития!

Ожидая ответа, я стоял напротив прозрачного образа, который то становился четче, то практически совсем исчезал. Не дождавшись, сел на пол у стены, откинул голову назад и совершенно бесцветным голосом продолжал.

— Ты же знаешь, что мы все умрем тут. Так отпусти меня с ними попрощаться. — Как страшно было это принять. Все оказалось так прозаично, так банально. Опять кто-то перекраивал мир в угоду своему видению. — Я боюсь умереть здесь в одиночестве.

Голос все отсчитывал. Я не слушал и не вникал в цифры. Какая к черту уже разница! Почти смирился с тем, каков конец моей бренной жизни. А куда было деваться? Хотелось умереть достойно, без истерик. Я достаточно 'наистерил'. Смерть сама по себе не была мне страшна. То, что там за ней меня тоже не беспокоило. Но было дико жаль, что все заканчивается именно так. Мне хотелось видеть лица. Хотелось попросить прощение у сестры. Обнять моего верного пса. Потрепать рыжие волосы Машки. Но они все теперь меня запомнят сумасшедшим, опасным и кровожадным. Зачем? Ведь, смысла не было, но мне хотелось, чтобы они знали, что вот он я, в здравом уме и трезвой памяти, прекрасно сознающий все происходящее и безумно по ним скучающий. Даже по зануде Сажу.

Я уже сам ощущал каждую секунду. Паника отступила, судорожное дыхание стало спокойным. Я увидел, как срабатывает механизм. Дыра заполняется светом, в котором можно разглядеть мягкую сочную траву. Я даже уловил запах полевых цветов. Ветер свежий и озорной случайным порывом принес мне его. Я отвернулся, чтобы не видеть порушенные возможности.

Жизнь была так близко.

Пещеру трясло. Треск, похожий на звук разрываемой плоти, затопил уши. Я почти оглох. Посыпалась каменная крошка с потолка. Под ногами расцвела сеть тонких извивающихся трещин.

— Хоть музыку напоследок поставь. — Обратился я к исчезающему на этот раз окончательно Чужаку.

У него было странное чувство юмора. Под сводами разрушающейся пирамиды звучала чисто и мощно, как студийная запись хорошего качества. Kanzas пели только для меня Carry on My Wayward Son.

Черт…

Иванов

Я прекрасно понимал, что происходит. Мне просто было обидно, что мы не успели. Все наши труды, все старания, все, что было потрачено на этот амбициозный план — потрачено впустую. Но сколько надежды, сколько оправданной веры в себя подарили мне эти пролетевшие кометой годы.

Планета не в силах была больше существовать. Я видел показатели ее состояния, я наблюдал за ней каждый день. Она нас торопила, убеждала, что недолго протянет. А мы каждый раз выпрашивали еще немного времени. В итоге нам не хватило самую малость.

Я знал, как отреагируют римпвийцы на последние конвульсии своей планеты. Ее гибель для них шоковая терапия. Они умирают раньше, чем она погибает. А еще до того сходят с ума. Потому что ни одно мыслящее существо не в состоянии вынести эту эмоциональную бурю, когда она влетает в нервную систему, изнашивает ее и вылетает. Но уже через секунду мощный поток новых эмоций вторгается внутрь и пробегается по нервным окончаниям, раздирая их, потому что они не рассчитаны на такое количество неперенесенных переживаний.

Я все понял с первых признаков вибрации земли. Мне неизвестна была причина, но понятен был результат.

Двое римпвийцев смотрели на меня. Поначалу они, конечно же, боролись с собой, со своей связью с планетой. К их счастью, они знали меньше моего. И, возможно, даже не догадывались, что скоро все наши мучения закончатся. Как впрочем, и блаженства. Жизнь удивительная штука. Она наполняет нас безысходностью, но тут же дает зеленый свет. И так всегда происходит. Каждый раз, когда уверен, что подошел к концу, открывается еще одна дверца, которую раньше не видел.

Я сказал сопровождающим, что отойду по малой нужде. Но так и не вернулся. Не знаю, искали ли они меня. Это уже не важно. Я же хотел пройтись по лесу. Все это, каждое дерево, каждая травинка, каждый цветок, все это создано из человеческой любви. Они называют ее по-разному, считают переработанной энергией, состоящей из множества составляющих. Но главный ингредиент — любовь. Только она может создавать столь дивные цвета, столь нежные фактуры, столь приятные на запах. Я сжимал в кулаке флакон с этой любовью. Маленькая тара весом не больше двадцати грамм, а, сколько всего она вмещала! Здесь были слезы и смех Машеньки, гордость и забота ее отца. Там даже поместились такие безграничные противоречия Насти и веселый, живой нрав Руслана. Там хранилась тоска Ренаты по родным и осознание того, что теперь мы стали для нее родными и любимыми. А главное, там недоумение и осмысление, смех и страх, любовь и осторожность существ, которые три сотни лет боялись чувствовать. И всего три месяца им было дано на то, чтобы насладиться этой палитрой чувств, в которой теряешься от восторга.

Я крепко сжимал флакон между пальцев. Драгоценнейшее из моих изобретений! В нем плескалась моя гордость. Нет, не в плохом ее смысле, а самом возвышенном, отеческом.

Я почти не замечал тряски и грохота. Они мне не мешали. Ветер, пробегающий между деревьев, принес мне ощущение свободы и решительность. Я открыл флакон и 'пролил' содержимое. Любовь дымкой опускалась на больную Римпву. Планета с жаждой поглотила ее. И на ее месте расцвела красота.

Вот она смерть. И она не была ни болезненной, ни страшной, ни безумной. Просто у всего свое время. И всему приходит конец, чтобы дать новое начало.

Все очень просто.

Машенька

Над планетой кружило сплошное атмосферное облако. Плотной пеленой оно окутало Римпву, как одеяло младенца. Оно равномерно и монотонно двигалось. И мысли бы не возникло, что под этим спокойствием бушует предсмертная агония. Взрывались и трещали земляные пласты, двигаясь 'кубиком-рубиком' в противоположные направления. Океан переливался из стороны в сторону, играя ему одному понятную игру. И звуки умирающей планеты, сливаясь в один поток, превращались в дивную гармоничную музыку.