Максим Далин - Лестница из терновника-3. Прогрессоры

Чести и веры в Прайде не существует. Честь и веру нужно поднять из праха и вернуть в храм, на главный алтарь, чтобы все пали перед ними ниц. Ради этого придётся драться с братьями, но честь и вера в те времена, когда Прайд только рождался, были важнее клановых уз и даже уз собственной крови.

Удивительно, но это не надо было даже проговаривать вслух. Честь и вера — то, что горело у каждого волка Анну в душе. Как будто все знали, как будто все ждали — даже плебс, последний торгаш на базаре, последний бродяга, глядящий вслед отряду… Плебеи рассчитывают, что честь и вера запретят волкам отнимать детей у родителей, вот что. И Анну невольно вспоминал мальчишку с облезлой баской — и себя, тварь из гнилого Прайда, без веры и чести.

Взять беззащитного без боя — грех, о котором молчат Наставники. Похоже, настал момент, когда чужие муки отольются — всем мучителям, даже раскаявшимся, как Анну и его люди. Промыслом Творца. Муками совести. Муками потерь.

Голова Налису — на ограде лагеря. Нельгу, которого пырнули ножом свои же. Младшие командиры, которых застрелили перед строем. Опять-таки свои. Братья — убийцы братьев. Из дурной прихоти — или из рассчитанной злобы?

Ар-Нель.

Анну до сих пор понятия не имел, что потеря может причинять боль такой силы — будто кусок души, пропавший вместе с Ар-Нелем, был куском тела — и его отрезали ржавым ножом. Анну ненавидел Бэру истово и страстно, его вело в Чангран не только желание благих перемен, но и жгучее желание мести. Синий Дракон, Чистый Клинок, последний оплот веры — пресмыкается перед Прайдом?! Выполняет подлые приказы Льва? Он не достоин жить — и Анну собирался вершить правосудие. Только надежда ещё увидеть Ар-Неля держала на плаву над беспросветными глубинами отчаяния.

Бесплотный? Пусть. Анну это не важно. Лишь бы слышать его слово, сказанное в необходимый момент — и Анну найдёт, чем его утешить, смирится с положением вечного товарища, с холодом и отстранённостью бестелесности. Анну привык запрещать себе прикосновения и даже мысли о них. В конце концов, по Книге Завета, бесплотный — это спокойный разум. Такой ли уж это кромешный ужас для ледяного северянина, которого тяжело отогреть?

Женщина? Пусть. В таком случае — это женщина Анну. Будет убит каждый, кто скажет злое слово, потому что это будет боевая подруга и возлюбленная, это будет Львица — и пропади все правила пропадом!

Калека? Бездна адова, пусть и это! Анну обратится к любым силам — к северной науке, к божьему слову, к силам преисподней, к знахарям Ника, но вытащит Ар-Неля из смерти…

Лишь бы он не был уже…

И Анну изо всех сил старался не думать о мёртвом Ар-Неле, когда вёл свою армию — слишком маленькую армию, шесть сотен всего — против всех остальных сил Лянчина. Домой.

Анну возвращался домой.

И весь расцветающий мир вокруг напоминал об Ар-Неле. Заросли цветущего миндаля вокруг торгового тракта — о розовых цветах, которые Ар-Нель рисовал во время их первой встречи. Повозка торговца, гружёная чеканными блюдами и кувшинами, завёрнутыми в холст — мастерскую чеканщика в Тай-Е, где Ар-Нель впервые заговорил о женщинах и заронил в разум Анну семя сомнения. Цверканье сверчков — его слова о том, что воину надлежит замечать частности… Каналы напоминали. Вспаханные поля напоминали. Деревеньки напоминали. Анну вытащил из седельной сумки и спрятал за пазуху веер цвета бледного неба — прикосновение прохладного шёлка бередило открытую рану: «Сухая ветвь расцвела от тепла твоих рук. Пески напоим водой, построим лестницу в небо…» Неужели придётся строить эту лестницу одному?

Боец привыкает к потерям, говорят волку или Львёнку, когда он идёт в первый бой. Сам Анну это говорил — но тогда он не знал, что есть потери, к которым невозможно привыкнуть. Впервые в жизни Анну думал: «Будь проклята война!» — и был готов хранить мир с Кши-На ещё и ради Ар-Неля, живого или мёртвого.

Я люблю север. Я люблю всякую силу, побеждающую или умирающую, так и не покорившись. Мой штандарт — Вера и Честь.

Вот мой новый Путь.

Анну остановил свою маленькую армию за грядой холмов, как ножом, разрезанной торговым трактом. А смотрел сверху. Сверху хорошо видно. Рядом. С холма можно разглядеть городские ворота.

Издали Чангран — это крепостной вал цвета песка и торчащие над ним сторожевые башни. На западе из плоской Чангранской долины торчит высокий каменный горб, с незапамятных времён имеющий прозвище Небесный Алтарь, а на его вершине, плоской, как стол, с тех же незапамятных времён возвышается неприступная доселе Синяя Цитадель. Изразцы на храмовых куполах над стеной темны и ярки, как вечернее небо ранней весной — сияют над ними стеклянные белые звёзды; со сторожевых башен Синей Цитадели наверняка видна армия Анну, это плохо. На востоке, за городской чертой, окружённый неприступной стеной, а перед стеной — изогнутым подковой каналом, подальше от городской суеты и маеты — Дворец Прайда, сокровищница и крепость; его с холмов не видно. Окружено всё это упавшими облаками сливовых и миндальных садов, чёрными и зелёными коврами полей, пыльной паутиной дорог, сходящихся сюда отовсюду.

Сердце Лянчина, закованное в броню. Охраняемое, как подобает сокровищнице, волками, готовыми перегрызть горло любому врагу. Обитаемое Прайдом, на котором почиет благодать, Святейшими Наимудрейшими, хранящими древнюю мудрость, и рабами, у которых по определению нет прав, зато есть обязанности: им надлежит повиноваться Прайду, работать на Прайд и — если вдруг задержалась очередная война и её трофеи — отдавать Прайду детей, чтобы львиный и волчий род не прекратился.

Что мы хотим сделать с нашим сердцем? Понимание греховности и зла — пониманием, но благоговейная любовь к Чанграну и старое трепетное отношение к Дворцу Прайда заставляли медлить, вызывали некоторую неуверенность, какой не бывало перед боем в любом из чужих городов.

Чангран хотелось ранить не слишком тяжело: так северянин думает о будущем партнёре в поединке. Анну хотелось выяснить все обстоятельства перед тем, как нанести удар.

И он, остановив отряд и рассматривая с верблюда далёкие городские стены, сперва думал о собственных родных братьях, но как-то замялся — с ними он давно уже не был по-настоящему близок. Потом хотел отправить в город Хенту, чтобы Хенту, вернувшись, рассказал, чем пахнет чангранский воздух — но тоже передумал. И возразила Зушру.

— Командир, — сказала она, — твоих бойцов некоторые помнят в лицо. Уж Хенту-то помнят точно — его же отправил за тобой Лев Львов. Прости меня, командир, если ты хочешь, чтобы по городу побродил лазутчик, которого не заметят, которого прозевают часовые — пошли женщину. Меня. Просто рабыню, ничтожную девку — я пройду, я услышу и увижу, меня — нет.