Мария Виноградова - Тёмные времена

— Отлично, — пробормотал Его Величество и мельком взглянул на пергамент.

Столица была одним из самых укрепленных городов во всем Айохэйнсе, исключая разве что Альфонзул, но даже ее мощные белокаменные стены не смогут сдержать Тварей — не для борьбы с ними они были предназначены, не для защиты от чуждых существ.

Смогут ли они выстоять перед врагом, для которого даже границы этого мира не стали препятствием?

Брат Торгес пришел в себя только поздним вечером, когда Альв, едва сдерживая стоны от дергающей боли в располосованной спине, нанес серебряное напыление на серпы Хьярти и его воинов и, запыхавшийся и усталый, пришел проведать клирика.

Молодой мужчина сидел на наспех сооруженной лежанке и мрачно рассматривал исцарапанные руки. Что творилось в голове святого брата, так и не утратившего в полной мере веры в Семерых, но чувствующего, как рушится прежде твердая опора под ногами, превращается в топь и теперь удачно затягивает окончательно запутавшегося в самом себе Торгеса, было неизвестно. Но глубокая морщинка на лбу, запавшие глаза и плотно сжатые губы говорили сами за себя.

— Как ты? — кузнец присел рядом с парнем.

Торгес только вздохнул и качнул головой: руки на мгновение охватило едва заметное свечение, но почти сразу же погасло, а клирик поморщился, словно от боли. Он понимал, что колдовать сможет, но совсем недолго, да и страданий использование так и не восстановившихся до сих пор сил принесет немало. И от этого холодело в груди: больше ничем он не мог помочь, кроме как проклятой мощью, ранее бывшей такой привычной, а теперь утекающей сквозь пальцы, исчезающей и непостоянной. Словно пролив — то нахлынет, захлестнет с головой, и тогда он способен на многое, то спадет, обнажая острые камни бессилия, и тогда он станет беззащитным, как котенок.

В комнату заглянула Деа. Убедилась, что никто из ее пациентов не находится в компрометирующем виде, прошла вперед и отдала Торгесу глиняную кружку, над которой кольцами вился пар.

— Выпей, полегчает, — улыбнулась она. — Побереги силы для того, что придет ночью.

И, не дожидаясь вопросов, вышла, а Альв запоздало сообразил, что если Деа так быстро и точно определила, отчего клирик впал в бессознательное состояние, если ее настойки действовали так быстро, да еще и направлены были на восстановление магического дара, то она, значит, и сама им обладает. Как таких, как она, называют суеверные селяне? Ведьма? Что ж, похоже, у него вошло в привычку общаться с теми, кого откровенно боятся и кто не подходит под определение нормальных: взять хотя бы Хеса. Поди пойми, что он вообще такое. Брат Торгес, которого порекомендовал Десебелу непоседливый охотник — колдун в самом сердце Святого Ордена, искренне считающий, что использует благословение Семерых, а не богомерзкие чары. Деа, ведьма-знахарка, вытаскивающая раненых с того света, а ведь наверняка ей в жизни здорово досталось от людей, в которых жестокости и злобности порой ничуть не меньше, чем в Тварях. Мир давно уже перевернулся с ног на голову, просто Альв не хотел этого видеть. Но реальность — штука безжалостная; как бы человек не прятался от нее в тщетной попытке удержать разваливающийся на части знакомый мирок, она ворвется в сознание.

— Я слышал, айену здесь, — после длительного молчания голос Торгеса звучал сипло.

— Да, — рассеянно кивнул кузнец, погруженный в тягостные раздумья. — Прибыли сегодня днем. Говорят, Тварей по дороге почти не встретили. Видно, хоронятся до ночи, глупые жертвы в одну большую мышеловку загоняют.

Клирик искоса глянул на него, сгорбился и опасливо поднес кружку к губам. Сделал один неуверенный глоток и скривился: видно, отвар, принесенный Деа, не вызывал у него восторга своими вкусовыми качествами.

— Как думаешь, — тихо проговорил Торгес, — переживем эту ночь? Они ведь нападут вновь, я уверен, — заметив вопросительный взгляд Альва, добавил: — Я их чувствую. Они совсем рядом. Но знаешь, что удивительно? Они не ощущают гнева. Сначала я думал, что Твари ненавидят нас, как фейри, раз так желают уничтожить. Но у них одна цель — избавиться от человеческого рода потому, что они считают нас ошибкой. Понимаешь? Мы — ошибка, глупое стечение обстоятельств, самовольно возникшая жизнь, наперекор воле того, кто все-таки создал этот мир.

Кузнец подозрительно уставился на Торгеса: у парня явно начиналась истерика. Вот уж чего он не ожидал, так это того, что у святого брата окажется столь неустойчивый духовный стержень.

— Переживем, — Альв хлопнул его по плечу, стараясь, чтобы голос звучал как можно увереннее, хотя глубоко в душе он был совсем не уверен в том, что они смогут увидеть рассвет. — Фейри не только пережили, да еще и вытурили отсюда, изгнали за Границу. Нужно лишь только не опускать руки.

— Верить — ты это хотел сказать? — скривившись, уточнил клирик. — Верить в то, что Боги снизойдут до нас? Впрочем, ты прав — если уж подыхать, так хоть с оружием в руках, а не скулящей от ужаса шавкой.

Словно в насмешку над притихшим городом бухнул набат, и сердце Альва рухнуло вниз — началось!

Он не запомнил, как они неслись по пустым, полным ужаса улицам, не помнил, как оказались на стенах рядом с напряженными айену, вздрагивающими простыми горожанами, взявшими в руки оружие, и спокойными охотниками. Просто внезапно под ногами захрустел жесткий от напряжения воздух, и душа заметалась в ужасе.

То, что надвигалось на них, нельзя было понять в полной мере. Густая мгла словно стирала реальность, вгрызалась мягкими гранями в этот мир, цеплялась за камни стен Альфонзула. Гнетущая тишина оглушала, ватой забивала прежде чуткий слух, и казалось, что воздух стал настолько плотным, что его нельзя было протолкнуть сквозь пересохшие губы. В клубящемся облаке, протянувшем свои дымные щупальца к замершему городу, то и дело проскальзывали алые всполохи, будто что-то в самой глубине недовольно изрыгало молнии.

— Опять крылатки, — произнес стоящий рядом с Альвом охотник и подался вперед, силясь хоть что-то рассмотреть в тумане. — Когда ж передохнут-то уже?

— Если это произойдет, то ты лишишься работы, — хохотнул его товарищ, вот только глаза его остались холодными и сосредоточенными. — Будешь в кабаке вышибалой служить, а то и в поломойки наймут — чужие плевки на полу подтирать.

— Сомневаюсь, — ничуть не обиделся тот. — На мою долю Тварей всегда хватит.

Кузнец и сам не заметил, как губы растянулись в улыбке, и только подивился. Охотники не показывали своего страха, насмехались над врагом и бесстрашно смотрели на собственную гибель, несомую на клыках и когтях скрывающихся в облаке существ. Наверное, это и было настоящее мужество: Альву было далеко до такого самообладания. Слова не желали складываться в речь, не желали покидать разум звуками, а губы просто перестали слушаться, когда до напряженных людей донесся раскатистый рык, исторгаемый множеством глоток.