Семен Слепынин - Паломники Бесконечности

— Что это? Случайное совпадение или поэт уже знал? — спросил я и рассказал об идее вечного возвратения Ницше. — Поэт и философ жили на одной планете. Об этом я прочитал в твоей библиотеке.

— Нет, это случайное совпадение, — подумав, возразила Аннабель Ли. — Я хорошо знаю жизнь и творчество этого поэта. Свою мысль он ни у кого не заимствовал. Одна и та же идея возникла у двух совершенно разных людей. Значит, в этой идее что-то есть. Но не хотела бы я, чтобы повторилось все, как встарь, — с горькой усмешкой сказала она. — Слишком уж некрасиво, не романтично получилось. Опустились мы, как жабы в своем уютном болоте.

— Но все же один человек жил здесь богатой жизнью, — поправил я ее. — Какое напряжение ума и душевные терзания! Какие взлеты и падения!

— Имеешь в виду старпома? — оживилась Аннабель Ли. — Согласна. Это мученический дух, взывающий к смыслу своей жизни и бытия вообще. Что бы мы ни думали о старпоме, но это был настоящий человек. «И вечный бой. Покой нам только снится», — сказал все тот же поэт. Жил старпом в вечном бою и с самим собой, и…

— И со всей Вселенной, — усмехнувшись, добавил я.

— Хорошо подметил, — похвалила Аннабель Ли. — Ты ведь тоже не в ладах со Вселенной.

— Это я-то? Законченный пошляк и обыватель?

— Вот уж неправда. Есть в тебе нечто, идущее с другой стороны мира.

— Ты рассуждаешь, как наш капитан-профессор, — Улыбнулся я. — Его выучка!

— И капитан тоже был не в ладах со Вселенной. Как и ты, жил он вечно беспокойной жизнью. Он в своих Размышлениях, ты в творчестве, а старпом… Ну, этот вообще открыто бросил вызов Вселенной. Бунтарь… Боже мой! — воскликнула Аннабель Ли. — Как я раньше не сообразила. Вы же все трое — бунтари! Косми ческие мятежники!

— Что касается старпома и капитана, ты права. Бун тари. Но я-то здесь при чем? — с горечью возразил я.

— А твой мятежный талант? Ошибался капитан, не столько метафизическая печаль в твоих картинах, сколько метафизический бунт.

Льстила мне мудрая красавица. Посмотрел я на другой день в зеркало, и меня чуть не стошнило: динозавр! Опустившийся, разжиревший диплодок. Сколько помню себя, всегда тянулся я к тихой, уютной жизни. И вот дорвался здесь до сладкой жизни, под волшебными облаками обывательская одурь окончательно опутала меня. До того опутала, что страшно не хотелось покидать этот уютный мирок и расставаться с красавицей Аннабель Ли. А пришлось-таки…

Через несколько дней, когда в нашем саду вовсю гудели пчелы и цветы расточали ароматы, мы втроем пили чай в тени под деревом.

— Любимый мой, художник ты мой космический, —  сказала вдруг Аннабель Ли. — И ты, братишка, мой милый юнга. Покину я вас скоро и снова стану сказкой.

— Что ты, сестрица. Мы еще поживем, — храбрился мичман, но на глазах его выступили слезы.

— Мальчишка ты еще, — вздохнула Аннабель Ли и обратилась ко мне: — Береги его. И не переживайте. Я-то рада вернуться в свой вечный и прекрасный мир.

— Откуда у тебя такие траурные мысли? — дрогнувшим голосом спросил я.

— А мираж в сказочном гроте? Видение это явилось мне не случайно.

— Не знал, что ты такая суеверная.

— Это не суеверие. Это зов. Лебединое озеро снится мне и во сне зовет меня к себе.

— Чепуха! — заверил Джим, когда мы поделились с ним своими тревогами. — У миледи минутная слабость. Она прекрасно выглядит.

Выглядела Аннабель Ли и в самом деле оживленной и счастливой. На сердце не жаловалась и лишь временами морщилась от боли. И умерла она для нас неожиданно. Под утро, уже глубокой осенью, оставив мне записку:

«Верю, что встретимся мы снова. Но где? Один Бог знает».

На похоронах был и беспредельно преданный царице Билли Боне. Изумил он нас безмерно. От тоски и горя старый пират не находил себе места, рычал и выл как смертельно раненный морской лев. И наконец нашел выход своему отчаянию, учинив в нашем курортном городке невиданное побоище. Уцелел лишь один свидетель — знакомый мне спортсмен-скалолаз. С ловкостью ящерицы взобрался он на отвесные скалы и с высоты видел страшную бойню. Он-то все нам и рассказал.

Через день после похорон фрегат Билли Бонса заплыл в бухту мирного, залитого солнцем городка. На мачте легендарного фрегата в знак миролюбия развевался голубой флаг. Бархатный сезон был в разгаре. Играла музыка, люди веселились, загорали, а столь памятная Билли Бонсу таверна «Грязная гавань» была переполнена. Многие ее посетители узнали грозный фрегат. Они выбегали на пристань, криками и жестами приветствовали на удивление мирно настроенного прославленного пирата.

И вдруг из тридцати пушек левого борта прогремел залп. Пляжи и ближние улицы наполнились грохотом Рушащихся зданий, воплями раненых, звоном стекол.

Фрегат на ходу развернулся правым бортом к другому пляжу. И снова залп, картечью и ядрами сметавший постройки и рвавший людей в клочья. Спасения не было: городок окружен неприступными горами.

Весь день грохотали залпы и слышались с фрегата свирепые вопли: «Йо-хо-хо и бутылка рома!» Весь день полыхали пожары, летели щепки и клубилась пыль. Разыгравшийся к вечеру ливневый шторм смыл все это в море.

На другой день я побывал там. От нарядного курортного городка остались развалины, разрушена до основания и наша вилла, и я нисколько не пожалел об этом.

На острове сиреневых птиц в опустевшем дворце жил я, словно окаменевший и ко всему равнодушный. Грызла тоска, терзала все та же мысль: нехорошо, бесцельно и пошло пролетела здесь моя жизнь.

Может быть, на другой планете (только, упаси Боже, не под волшебными облаками), в другой жизни все сложится иначе? В одном волшебные облака все же пощадили меня: умер я тихо, без малейшей боли. Просто той же осенью устало присел на скамейку в саду, сердце остановилось — и все. И уже невесомый, незримый для живых видел с высоты, как безутешны были Фрида, Джим и Билли Боне. А на юнгу смотреть было нестер-: пимо жалко. Он упал на свежий могильный холмик и ревел, не стесняясь ребячьих слез и забыв о капитанском достоинстве.

С грустью, но и с облегчением покинул я эту планету и вообще всю эту дурацкую галактику с ее дурацкими счастливыми облаками. Пролетев с десяток миллиардов световых лет, очутился в каком-то звездном мире, присел на вершину одинокой и холодной планеты, осмотрелся. К счастью, это была самая обыкнове» ная галактика. Ее бесчисленные солнца тихо расходились, и у меня не возникало мальчишеского желания как это было уже однажды, ускорить разлет звезд и галактик, швырнуть Вселенную в черный омут тепловой смерти. Вот и прекрасно. Я теряю свойства своего непонятного метафизического мира, где все иначе. Я пригоден для новой вещественной жизни в образе уже совсем обыкновенного человека. Но когда и где это произойдет? Хотелось бы в той галактике, в Млечном Пути, и на той планете, где побывал и, увы, сотворил такое, что помогло старпому и Крысоеду укорениться в том мире и наделать немало злодейских дел. Надо исправить мною содеянное.