Сергей Никшич - Соседи

Но тут сосед по палате принялся рассказывать Тоскливцу историю настолько удивительную, что время вдруг перестало тянуться мучительно, как бинт, который прилип к открытой ране и который никак не получается снять. А рассказал сосед, его, кстати, звали Хомой, вот что. Шел он как-то по Подолу в свою квартиру и вдруг смотрит – бежит шляпа-цилиндр на двух ногах. Да не просто бежит, а удирает вовсю от дебелой дамочки, прелести которой колыхались, как простыня на ветру. А за ними гонится бравый милиционер. От такого зрелища голова у Хомы закружилась и он вынужден был остановиться, чтобы не упасть. И тогда к нему подошла худенькая эдакая девчушка со светлыми, тщательно завитыми в мелкие кудряшки волосами, которые казались драгоценной рамой, из которой ее юное и словно светящееся изнутри личико радостно рассматривало окружающий ее пейзаж.

– Вам плохо? – поинтересовалась хорошенькая девушка, и Хома не смог признаться, что находится на грани обморока.

– Ну что вы, – ответил он. – Просто отдыхаю.

– Ну, тогда я пойду, – кокетливо сказала девушка и своими миленькими ножками, которые крошечные туфельки и затейливая семенящая походка делали еще более хорошенькими, стала уходить по раскаленному асфальту, чтобы возвратиться в тот, свой мир, в котором ему, Хоме, места не было, ибо раньше он никогда ее не встречал, и каждая клетка в его теле воспротивилась такому ходу событий, и он попросил:

– Не уходите.

– Но почему же? – спросила девушка и лукаво посмотрела на Хому, который был рыжим до такой степени, что на солнце его волосы казались почти красными и резко контрастировали с бледным лицом, к которому никогда не прилипал загар.

– Мне плохо, – признался вдруг Хома, и добрая самаритянка взяла его за руку, и отвела в тень, и усадила на скамеечку возле фонтана в беседке, в которой под успокаивающий, журчащий звук воды Самсон методично душил льва.

И Хома пришел в себя и купил мороженое у веселой мороженщицы для себя и своей новой знакомой, и они сидели и наслаждались крем-брюле, летом и своей молодостью, с которой вольны были делать что угодно. А над ними летали неутомимые заморские гостьи – ласточки, и небо было голубое-голубое, словно располагающее к тому, чтобы два горячих молодых сердца забились в унисон и поверили в то, что это навсегда. И чудо свершилось. Хома, который ничего в своей жизни не видел, кроме внутренностей компьютера – он работал мастером по их ремонту, – вдруг увидел перед собой мир совсем в другом свете. Оказалось, что виртуальный мир – не единственно возможный и девичьи лица бывают привлекательными не только на экране или в рекламе.

– Как вас зовут? – осмелился спросить Хома незнакомку, но та попросила, чтобы тот угадал, причем с закрытыми глазами.

И он назвал двадцать имен, но она молчала, и когда он глаза наконец открыл, то увидел, что сидит на скамейке один и солнце уже заходит за горизонт, и выходит, что он просидел на скамейке весь день. Он попробовал было ее найти и исходил всю площадь, но девушку не нашел. Бродячий философ с котомкой за плечами смотрел на него с пьедестала, словно разделяя его печаль, но знака ему не подавал. А тут ему показалось, что возле входа в метро мелькнуло похожее платье, и он побежал, и догнал какую-то девушку, когда она уже входила в вагон, но оказалось, что он обознался. И он, запыхавшийся, теперь куда-то ехал, а возле двери стоял красивый старик с оливково-смуглым продолговатым лицом, окаймленным седой, кудлатой бородой. Его черные глаза, казалось, горели черным огнем, и мальчишка, стоявший возле него, смотрел на него с обожанием и восхищением. Старик длинными бледными пальцами с давно не стриженными, грязными ногтями вынимал из бокового кармана старого драпового пальто клочки бумаги, прочитывал то, что на них было написано, и отдавал мальчишке, а тот тоже читал, а потом аккуратно засовывал их в нагрудный карман. Все это происходило молча, и было понятно, что они давно знакомы и! слова им не нужны – они и так прекрасно понимают друг друга. «Вот бы прочитать, что там написано, – подумал Хома, и попытался заглянуть через плечо мальчишке, но тот его сразу раскусил и бумажки теперь засовывал в карман, не читая, чтобы Хома не подсмотрел. „Странное дело, – думалХома. – Стоило один раз опоздать на работу и познакомиться, точнее, попытаться познакомиться с хорошенькой девушкой, и я словно попал в другое измерение, в котором живут странные, непонятные мне люди, внезапно исчезающие и загадочные“. Тем временем старик и мальчишка собрались выходить, и Хома решил увязаться за ними, надеясь, что они каким-то образом связаны с прекрасной незнакомкой и приведут его к ней. И он пошел за ними. Сначала по бесконечной, как путь на Голгофу, станции метро с длиннющими подземными переходами, в которых бездумно толкался обезумевший от летний жары люд и продавали всякую дребедень, потом по незнакомой Хоме улице, сплошь застроенной новыми домами. Пешеходов на улице почти не было видно, и Хоме это показалось подозрительным. Подозрительным было и то, что старик оказался подвижным, как белка, и то ли шел, то ли прыгал, но угнаться за ним и мальчишкой было просто невозможно. Хома был покрыт толстым слоем пота и сильно устал. Кроме того, ему приходилось идти на расстоянии за подозрительной парочкой, чтобы не попасться им на глаза, и то и дело рискуя потерять их из виду. Но вот наконец старик, которому зимняя одежда в летнюю жару была не помехой, остановился возле желтой цистерны с квасом. Мальчишка что-то сказал продавцу, и тот налил им две большие кружки, в которых пенился забористый напиток. Хоме тоже захотелось пить, и он подошел к ним и заказал кружечку кваса. И ошибся, потому что мальчишка встревожен-но взглянул на него, что-то сказал старику и они, взявшись за руки, исчезли, бросив на Хому долгий взгляд/ превратившийся в пустоту на том месте, на котором они только что стояли. Их кружки с квасом исчезли вместе с ними, но когда Хома указал на это продавцу, тот проворчал, что бездельники суются не в свое дело и мешают ему работать, и Хома побрел обратно к метро, то и дело оборачиваясь, но старик и мальчишка так и не появились. А улица была пыльной и пустынной, и порыв ветра поднял облако пыли, в котором, к удивлению Хомы, просматривалась фигура его утренней знакомой. Она звала его за собой, и он из последних сил ринулся к ней, но ветер улегся, пыль опустилась на проезжую часть и незнакомка исчезла. Хома решил сэкономить и на метро не поехал, а побрел в сторону Подола по незнакомым переулкам, потом подошел к какому-то старому, чудом сохранившемуся особняку и с удивлением увидел, что на балконе сидят старик и мальчишка и пьют освежающий квас все из тех же кружек, которые они прихватили с собой. Хому, который притаился за толстой липой, они не заметили. Старик продолжал читать что-то на клочках бумаги, и один из них, подхваченный порывом ветра, плавно приземлился у ног Хомы. Хома пристально посмотрел на отдыхающих на балконе людей, но те, вероятно, ничего не заметили, и тогда он нагнулся и схватил трепыхающийся под порывами ветра клочок бумаги, готовый унестись куда-то вдаль, надеясь, что перед ним отроются великие тайны. Но, к его глубокому разочарованию, на бумаге бисерным почерком были выписаны какие-то совершенно ему неизвестные и непонятные значки. Если бы они были написаны менее аккуратно, он подумал бы даже, что его разыграли. Он опять посмотрел на балкон, но старик продолжал вынимать из кармана то квадратики, то клочки, то обрывки бумаги, прочитывал текст, а потом отдавал мальчишке, который бережно складывал бумажку вчетверо и все так же клал к себе в нагрудный карман. Хоме все это было настолько странно, что он потер глаза, надеясь, что он спит и странный, почти кошмарный сон исчезнет, как наваждение, и он отправится в мастерскую, где можно будет усесться за стол, придвинуть к себе очередной загнувшийся компьютер и, переругиваясь и одновременно обмениваясь шуточками с коллегами, приняться за его ремонт. Но не тут-то было. Наваждение не исчезало. И что еще хуже – на улице вдруг появилась процессия: великолепно одетые дамы в пышных, до земли, платьях и кавалеры в затейливых костюмах и невиданных в этих местах головных уборах. Хома было решил рассмотреть их лица, но не смог – все они были в масках, причем маски лоснились, словно были отлиты из светлого металла, и эти застывшие, серого цвета, неживые лица вызвали у Хомы панический ужас – он всегда боялся маскарадов, потому что они попахивали чем-то дьявольским, ведь и сам враг рода человеческого мог затесаться в компанию людей, под прикрытием такой вот маски. Кроме того, процессия двигалась молча и бесшумно: ни говор, ни топот, ни шарканье не доносились до Хомы, который навострил уши, поражаясь тому, что он видит. И густой, обильный пот заструился по и без того измученному подмастерью. Хома даже подумал, что пришел его смертный час, что сердце его не выдержит этого зрелища, и тут процессия поравнялась с липой, за которой он скрывался, и Хома вдруг увидел, что на одной даме, которая шагала в третьей шеренге с его стороны, надета маска с лицом его матушки, а рядом с ней – он опять потер глаза кулаками – шествует рыцарь, маска на котором изображает его, Хомы, отца, который, ясное дело, остался вместе с маменькой в далеком селе. Пока Хома пытался отдышаться, процессия завернула за угол и исчезла.