Владимир Лещенко - Девичьи игрушки

Как по секрету поведал Варсонофий поэту, уже спровадив братьев на вечернюю службу, за отроками давно наблюдалось нечто этакое, что выделяло их из общего сонма чернецов. Рано осиротевшие и призренные братией Спасо-Прилуцкого монастыря, Козьма и Дамиан как-то сразу начали тяготеть к лекарскому делу. Иные и десять лет учатся хитрому искусству врачевания, а толку нет, а сии двое словно родились с этим умением. Исцеляли таких немощных, от которых уже отступались статские медики.

А еще, понизив голос, сообщил архиепископ, в изгнании нечистой силы они горазды. Было два или три случая, когда их тщанием очищались бесноватые. Стоило лишь братьям обрядиться в торжественные ризы и зачать читать экзорцизмы, как злобные духи тотчас покидали облюбованную ими человеческую плоть.

Что странно, так это то, что особенной святости за ними не замечается. Живут себе, как прочие братья. Великого усердия в постах да молитве не блюдут, исключительных обетов и послушаний на себя не накладывают. Обычные юноши. И кровь иногда в них бурлит, на озорство толкая. А вот ведь, отмечены свыше.

– Так что ты в них не сомневайся, – заключил владыка их долгую и трудную беседу. – Будете друг дружке опорой. Коль, разумеется, ты еще не передумал встревать в сие дело…

При этих словах Варсонофий пронзительно посмотрел на Ивана, будто пытался заглянуть ему в душу. Парень выдержал взгляд князя церкви. Тот остался доволен твердостью духа собеседника.

Господин копиист хотел было рассказать преосвященному о своих чудных видениях, связанных с Козьмой и Дамианом, однако сдержался. Бог знает, что подумает о нем иерарх? Еще кликнет братьев да велит провести изгнание лукавого из заблудшей овцы.

Нет уж!

Omnia mea mecum porto – все мое ношу с собой, как говаривали древние латиняне.

Напрасно он отказался от предложенных владыкой саней, подумалось Ивану.

Час был поздний, и на полутемных улицах не обреталось ни души. Однако ж поэта не покидало ощущение, что кто-то или что-то следует за ним по пятам.

Он остановился и прислушался.

Тишина.

В таком беззвучии даже можно услышать, как кружатся и укладываются наземь, чтоб почить вечным сном, снежинки.

Но полно, так ли все безмолвствует?

Что это за прерывистые звуки там, за бревенчатым углом?

Э-хе, э-хе, э-хе.

Скрип качелей или колодезного журавля? Стук неплотно прикрытых ставен?

Как бы не так!

Это шум вырывающегося изо рта воздуха. Причем, судя по интенсивности дыхания, либо человек сей запыхался от быстрой ходьбы или бега, либо… Либо это вовсе не человек…

Marlbrough s'en va-t-en guerre,Ne sait quand reviendra.Мальбрук в поход собрался,Вернется ли, бог весть…

Поправил шпагу.

Эх, жаль, пистолеты с собой не прихватил. Но не переться же на архиепископское подворье с громобоями за поясом. Со шпажонкой – и то неприлично. Хорошо, что к мундиру положено, так что почти не расстается с железякой. Оно, конечно, вертел вертелом, никакого проку от нее, ежели, положим, на кого дюжего да сноровистого нарвешься. Но все же так спокойнее.

Серая тень выскользнула из-за угла.

Так и есть. Не человек. Псина. За нею вторая. И третья…

Добрались-таки.

Шпага быстрой молнией выскочила из ножен и слилась с рукой. Вдруг вид вооруженного человека да испугает бестий?

Ага, жди-дожидайся.

Лишь злобно зарычали, вздыбив шерсть на загривках.

Вот бы сейчас сгодились Варсонофьевы братчики. Да они сейчас, поди, поклоны перед образами бьют. Или предаются благочестивым размышлениям на сон грядущий.

Придется самому выкарабкиваться из сего комплота. А то лишится владыка вновь поверстанного дружинничка еще до начала его службы.

Нет уж, дудки. Так просто он не дастся в собачьи зубы, Не на того напали, вражьи отродья! Что ж, даром он, что ли, постигал премудрости фехтовального искусства под надзором лучшей шпаги Петербурга, прапорщика Галла?!

Вж-жик! Вжик!

Запела шпага в предвкушении доброй драки.

Не торопись, подружка. Тут не промахнуться бы. Иной промах живота стоит.

Итак, позитура двадцать третья, «Гром и молонья».

Или нет, скорее пятнадцатая, «Ветряная мельница». Точно, этак-то сподручнее. Вот разве вертеться волчком на одном месте долго не сдюжит.

Но отчего аспиды не нападают? Вертят острыми мордами туда-сюда, будто унюхали еще кого.

И – новый звук.

Борзый топот конских копыт.

Что-то несет он? К кому спешат на помощь?

Не встретится ль поэт наконец лицом к лицу с таинственным хозяином (или хозяйкой?) рыжих псов?

– Господин копиист! – донесся до него знакомый глас, показавшийся Ивану отраднее звука архангельской трубы. – Держитесь! Я уже здесь!

– Барон! – с восторгом вскричал Барков. – Если б вы только знали, как я рад вас видеть!

– Посторонитесь-ка, сударь!

Всадник едва не сшиб поэта с ног.

Лошадь загарцевала на месте, беспокойно фыркая и косясь на четвероногих разбойников.

Петербуржец тщетно всматривался в том направлении, откуда появился пристав. На сей раз вместе с ним не было его команды. Да и то слава Богу! Теперь ничего не страшно. Вместе они – сила. Лишь бы на помощь рыжим не пришла еще пара-тройка хвостатых собратьев.

– Вот я вас сейчас свинцом угощу! – пригрозил офицер, в руках которого появился пистолет. – Матильда, не нервничай, стой спокойно!

Это уже адресовалось лошади.

Щелк!

Ничего.

– Scheise! – выругался офицер. – Вот дерьмо! Порох отсырел!

Длинная остромордая тень метнулась, норовя вцепиться в лошадиную глотку. Матильда как-то неестественно, чуть ли не по-человечески взвизгнула и взвилась на дыбы. Всадник, не удержавшись, вылетел из седла. Грянулся оземь…

И тут же раздался грохот выстрела.

А за ним жалобный вой-вопль.

Пса, атаковавшего лошадь, подбросило вверх, после чего он упал в сугроб, засучил лапами, загарчал и затих.

Перепуганная Матильда, как видно, решив, что с нее на сегодня хватит острых ощущений, умчалась прочь. Только копыта засверкали.

– Ха! – недоуменно вертел пистолет в руках немец. – Вы это видели, сударь? Порох воспламенился от искр, посыпавшихся у меня из глаз, когда я ударился головой! Кому сказать – не поверят!

Ивану некогда было реагировать на столь спорное утверждение, поскольку на него насел крупный кобель, норовя ухватить зубами шпагу и вырвать ее из рук поэта.

Через мгновение перестал удивляться и барон, на которого набросился третий пес, явно желая отомстить за сраженного товарища.

Пристав отбросил прочь отслужившее оружие, перезаряжать которое уже не было времени, да и возможности. Сумка с припасом умчалась вместе с гривастым дезертиром.

Красноглазое отродье действовало столь стремительно что у бравого тевтона не оставалось времени даже обнажить шпагу. Пришлось положиться на крепость естественного оружия, то есть собственных рук.