Эндрю Николл - Добрый мэр

Тибо подошел к окну и выглянул на улицу.

— Значит, я опоздал на день.

— Пожалуйста, попытайтесь меня понять.

— Я понимаю. Честно, понимаю. Агата, это же вся моя жизнь, как мне не понять? Все, что я когда-либо хотел, это чтобы вы были счастливы. Если вы счастливы, тогда счастлив и я. Вот что такое любовь, Агата.

После этого говорить было не о чем. Они еще побыли немного наедине, проливая невидимые слезы. Тибо смотрел в окно на площадь, на то самое место, где она сидела в тот день, когда уронила бутерброды в фонтан, и порой поднимал глаза на купол собора — совершенно и абсолютно пустого (теперь он был в этом точно уверен) во всех смыслах этого слова. Агата переводила взгляд с туфель на руки, потом на цветы на столе, потом на плечи Тибо и снова на туфли.

Наконец она сказала:

— Тибо, я хочу, чтобы вы верили, что я говорила правду. Да, вчера я говорила правду. Вы и сейчас остаетесь тем же человеком, в которого я была влюблена, тем же самым прекрасным человеком, хорошим, добрым человеком, и я никогда не перестану вас любить. Я всегда, всегда буду любить вас.

— О, ради Бога! Ради Бога, Агата, замолчите!

Сказав это, Тибо быстро и осторожно, все время держась к Агате спиной, проскользнул в свой кабинет и захлопнул дверь.

Возможно, весь Дот и все, что в нем есть, слишком долго пребывали в зыбком равновесии, ожидая, когда же мэр Крович скажет «Я люблю тебя» и гадая, что после этого произойдет, или дело просто в том, что кусочек голубиного помета, за два столетия слежавшийся до прочности бетона, маленькой бомбочкой упал со стропил колокольни прямо в часовой механизм, — что бы ни послужило тому причиной, факт остается фактом: часы на соборе не пробили две четверти часа подряд. А потом то ли прошло напряжение момента и застывший механизм пришел в себя, то ли мощной пружине часов удалось наконец сокрушить кусочек голубиного помета, — так или иначе, когда часовые мастера — целая бригада — отдуваясь, залезли на колокольню, дабы определить, почему часы не бьют, они не обнаружили никаких неполадок. Через несколько минут после того, как мэр Крович удалился в свой кабинет, часы на моем соборе пробили одиннадцать именно тогда, когда должны были пробить. Агата раздвинула хризантемы, плотным кольцом окружавшие кофейник, достала пачку имбирного печенья и отправилась с ней вниз, в закуток Петера Ставо.

Когда они выпили по кружке кофе и съели почти все печенье, Агата встала и сказала:

— Господин мэр попросил передать, что все цветы, которые сейчас стоят у него в резиденции, нужно отвезти в больницу. Закажите такси. Точнее, два такси. Или даже несколько. Там полным-полно цветов. А я ухожу домой. Мне нездоровится.

Задребезжала, закрываясь, стеклянная дверь, и Петер Ставо доел последние три печенья в одиночестве.

— Бедная девочка, — сказал он.

~~~

Привычка — вторая натура. Мы следуем привычными путями, подобно трамваям, — иногда чуть наклоняясь на поворотах, порой слегка поскрипывая тормозами или рассыпая фонтанчики искр, но в целом придерживаясь одного и того же маршрута. И несмотря на то, что жизнь Агаты сошла с рельсов, по которым катилась столько лет, она, к удивлению самой Агаты, катиться не перестала. Не перевернулась, не остановилась. Ни увечий, ни жертв, никакого ущерба — просто новый маршрут, расходящийся со старым. Или движение вовсе без маршрута.

Эти мысли пришли Агате в голову, хотя она и не была поэтической натурой, когда она сошла с трамвая у Зеленого моста, там же, где и всегда. И только терпеливо дождавшись, когда трамвай отъедет от остановки и пройдут все машины, только собравшись уже перейти на другую сторону, она вспомнила, что теперь нужно будет пройти еще две остановки до Литейной. «Я здесь больше не живу», — сказала она сама себе и пошла по заснеженному тротуару мимо «Трех корон» и дальше, к Приканальной улице.

Ей было грустно, и она ничего не могла с этим поделать. Даже сияние новой любви не могло помочь. Агата не могла не грустить после такого объяснения с Тибо. Она вспоминала, как он спасся бегством в свой кабинет, не поворачиваясь к ней лицом. Она вспоминала, как он закрыл дверь, — раньше он никогда этого не делал, и она знала, почему. Она знала, что он боялся, что она увидит его слезы, и мысль об этом причиняла ей боль.

«Я не смогу вернуться, — думала она. — По крайней мере, у Гектора есть работа, а вдвоем можно жить практически на те же средства, что и одному. А может быть, и на меньшие средства — посмотрим, как пойдут дела, когда я возьмусь за хозяйство. И он больше не будет просаживать деньги в „Трех коронах“ — особенно если учесть, что он больше не сможет пить со Стопаком».

Она все еще продолжала успокаивать себя мыслями о перспективах трудовой жизни Гектора, когда, свернув на Приканальную улицу, увидела его самого у дверей дома с коробками в руках.

Лицо Агаты приобрело озадаченное выражение.

— Почему ты не на работе? — спросила она. — Сейчас еще только середина дня!

— О, это мило, ничего не скажешь! — ответил Гектор. — Я таскаю через полгорода твои вещи — и вот благодарность! Превращение не заставило себя долго ждать, а?

— Какое превращение?

— Превращение страстной любовницы в сварливую жену.

— Гектор! — возмущенно воскликнула Агата. С языка чуть было не слетели отрепетированные за много месяцев повторения слова «Тибо Крович никогда бы такого не сказал», но она удержала их и проглотила. — Гектор, я просто хочу знать, почему ты сейчас здесь.

Гектор поднял красный картонный чемодан с кожаными углами, втащил его в квартиру и прокричал из темноты:

— Видишь ли, оказалось, что Стопак не такой разумный парень, как я думал. Он сказал мне, чтобы я проваливал — или что-то очень близкое по смыслу.

— Что? — Агата поспешила пройти в дверь.

— То! Сейчас я официально безработный.

— Нет-нет, я не о том. Расскажи, что случилось.

— Да ничего. Я пришел к нему, как обычно. Сварил кофе. Ввел его в курс дела.

— Что ты ему сказал? Боже, как я могла допустить… Я сама должна была поговорить с ним.

— Я постарался быть помягче. Я же не идиот. Но такую новость все равно приятной не назовешь. Как я должен был ее преподнести? Я сказал, что ты провела ночь со мной и домой возвращаться не собираешься. Он не дурак. Графики рисовать не пришлось.

— Он разозлился?

— Хороший вопрос. Скажем так: он выплеснул кофе мне в лицо и врезал кулаком в живот.

— О Боже, Гектор, только не говори, что вы подрались!

— Прости, малышка, он парень крупный. Пришлось повозиться, пока он пришел в себя.

— С ним все в порядке? — Агате было непросто так сразу полностью перенести чувство привязанности с одного объекта на другой.