Лариса Петровичева - Роса и свиток

Шани устал стоять под дверью, словно в дешевой оперетте, и без стука вошел в покои государя. Как и следовало ожидать, Луш едва дотерпел до дому и воспитывал супругу, даже не сняв парадного камзола. Видимо, ему стоило значительных усилий сохранять относительное спокойствие на публике, демонстрируя трогательный мир в семье. Гвель пыталась встать с пушистого белого ковра, уже испачканного кровью из разбитого носа. Синяк всех цветов побежалости на ее измученном личике действительно выглядел впечатляющим. Увидев незваного гостя, супруги встрепенулись, и Луш сжал кулаки, а Гвель расплакалась в два раза сильнее. Весь ее жалкий вид так и взывал о помощи.

— Что ж вы так, государь, — со знанием дела начал Шани. — Валенком надо. Либо кусок мыла в чулок, и полный вперед.

— Это еще зачем? — с искренним недоумением спросил Луш. Видимо, он ожидал всего, чего угодно, кроме того, что обнаглевший любовник его жены вот так запросто начнет давать советы по тому, как лупцевать неверную супругу.

— Как зачем? — вопросом на вопрос ответил Шани и полез в карман за бумагами. Случай выдался просто потрясающий, упускать его было просто грешно. — Чтобы не было видно следов. А то придут к вам амьенские послы грамоты вручать, а на ее величестве живого места нет. Натуральный скандал, начнутся разговоры.

У Луша стало наступать какое-то прояснение — он отпихнул жену с дороги и медленно двинулся к Шани, сжимая и разжимая кулаки и намереваясь забить его без всяких валенок, голыми руками. Гвель испуганно вскрикнула.

— Впрочем, я к вам по делу, — все с тем же непробиваемым спокойствием продолжал Шани, отступив к письменному столу и вынув из чернильницы новенькое, остро очиненное перо. — Нужна подпись государя на списке еретиков, подлежащих казни. Если их больше двух десятков, то инквизиция препоручает такое решение владыке.

— Да я тебя зарою, ублюдок! — взревел Луш. — Да я тебе это перо в глаз воткну!

Он подскочил, сгреб воротник Шани в кулаки и несколько раз встряхнул шеф-инквизитора, словно прикидывал, швырнуть ли его в окно с третьего этажа, разбить голову о стену или затолкать в камин и огонь развести. Впрочем, Шани не собирался смиренно принимать свою судьбу и легонько нажал на особую точку на мощном бицепсе Луша.

Государь взвыл от боли, выпустил воротник и отшатнулся. Пострадавшая рука обвисла плетью. Отличная вещь дальневосточные боевые искусства: нажимаешь на нужное место в человеческом теле, и на руку нападает временный паралич. Неприятно, конечно, однако не смертельно. Через пару часов отпустит, но Шани к тому времени будет далеко.

— Ах ты, мразина…, - только и смог простонать Луш, прижав к груди пострадавшую руку и поскуливая от боли.

— Я работать пришел, ваше величество, — спокойно сказал Шани и протянул ему перо. — Ознакомьтесь со списком и напишите ваше решение. Казнить, помиловать. На все ваша высочайшая воля.

Луш сжал челюсти так, что зубы хрустнули.

— Чтоб ты живьем сгнил, падаль, — посулил он и взял перо здоровой рукой. «Козьнить». Что и требовалось доказать. Впрочем, сейчас важны не орфографические ошибки, а сама подпись государя. Шани благодарно кивнул и убрал бумаги в карман.

— Да будет так, ваше величество. До свидания, не смею отрывать вас в момент семейной драмы.

Гвель умоляюще потянулась к нему и едва не схватила за край плаща, но Шани снова сделал вид, что ничего не заметил. Когда за ним закрылась дверь, то он услышал тихий жалобный стон.

Всего доброго, ваше величество.

Во дворце инквизиции Шани встретили спокойно и без всякого пафоса. В отличие от аальхарнских верховных иерархов, здесь никто не считал, что он не может занимать кресло шеф-инквизитора, поэтому и назначение ни для кого не стало неожиданностью. Коллеги оторвались от работы, быстро поздравили и вернулись к своим делам.

Ересь сама себя ловить не будет.

Войдя в пустую пока допросную и приказав вести обвиняемую Стер, Шани выволок из угла ящик с запасными инструментами, часть из которых несколько лет назад была признана бесчеловечными и не подходящими для ведения расследования. Коваш смотрел с сочувствующим пониманием и мялся, словно желал сказать что-то важное, но не отваживался. В конце концов, он все-таки промолвил:

— Может, помочь?

Шани отрицательно качнул головой.

— Не надо. Я сам… это все-таки мое личное дело.

— Понимаю, — кивнул Коваш и вынул из ящика набор подноготных игл в идеальном состоянии. Повертел в руках, положил обратно. — Все зло от баб идет на этом свете. Моя вон тоже… не пойми чего хочет, и все-то ей не ладно да не хорошо, да не подходит. Берегли бы, что имеют, так ведь нет. Что делать — ума не приложу.

— Ну так разводись, что, — хмыкнул Шани — Бумаги я тебе хоть сейчас завизирую.

Коваш потупил взгляд.

— Да ведь она вдова, мы пока просто так живем.

— В блуде, значит. Хотя со вдовой, в принципе, допускается… Ну тогда обвенчайся. Окрутись законным браком, так сказать.

— Тогда она меня совсем сожрет. Живого места не оставит.

Шани не сдержал улыбку. Кто б мог подумать, что сам Коваш, известный лютым нравом брант-мастер инквизиции, от одного упоминания имени которого трепещут ведьмы и еретики по всему Аальхарну, не может совладать с какой-то ушлой бабой. Впрочем, кто их разберет, эти семейные отношения.

— Тогда терпи. Блаженны претерпевшие за правду, — рассматривая металлическую «розу», из которой при повороте ручки вылезают шипы и рвут тело в клочья, Шани мысленно зацепился за какую-то мелочь, не имевшую, в принципе, отношения к делу — но Коваш понял его задумчивость по-своему и «розу» отобрал.

— Ну это как-то совсем…, - пояснил он. — Лиходейство уже получается. Сами потом жалеть будете, истинно вам говорю.

— Меня бы кто пожалел, — нахмурился Шани. Коваш сочувствующе вздохнул и посоветовал:

— Жениться вам надо. А взять за себя тихую спокойную девочку из мещан, с хорошим воспитанием, чтоб место свое знала и ценила. Можно даже не красавицу, чтоб лишнего о себе не понимала. И жить будете, как у Заступника в рукаве.

Шани вопросительно поднял бровь.

— Куда уж мне жениться-то, в моем чине.

Коваш только рукой махнул. Он давно привык игнорировать частные мелочи ради основного блага.

— И ничего страшного. За такого, как вы, и просто так отдадут. Любые родители отдадут, и за честь будут почитать. Вон, староверы на севере как говорят: не согрешишь — не покаешься, не покаешься — Заступнику не угодишь, — он сделал паузу и добавил: — Я ж вам как друг говорю, как старший товарищ. Горько же смотреть, как маетесь, и было бы из-за кого. Потаскуха, и цена ей три гроша в базарный день.