Евгений Лукин - Катали мы ваше солнце

На высоких козлах, подоткнувши зипун, тяжко махал кувалдой не кто иной, как бывший волхв Соловей, на которого когда-то рявкнули бранно недра земные: придушенных, дескать, в бадье спускаешь… Так его же в Навь живьём забрали, Соловья-то!.. Неужто обратно выгнали?.. Ну и дела… Уродила мама, что не принимает яма…

Пепелюга был потрясён. Вернулся к погорельцам и наорал на них особенно громко. В сторону молотобойцев старался более не глядеть.

Бесперечь сыпался мелкий дождик. Кругом нагло сияла жирная глина, проедали в ней дорогу ветвистые красные ручьи. Сваи доставляли по Сволочи в лодках. Плотами гнать — растеряешь, а каждая свая на счету, острия железом окованы. На четвёртый день поднялся бечевой с Мизгирь-озера червлёный крутобокий корабль, привёз нечто и вовсе дивное: часть какой-то хитрой преогромной махины — почти сплошь железную. Груз свалили поодаль, а корабль тут же воротился, откуда пришёл, забрав в бурлаки добрую половину землекопов. И пошло-поехало!.. Вниз вода несёт, вверх нужда везёт… Погорельцы лишь косились опасливо на превеликий рычаг и некое черпало, в коем мог бы свободно уместиться двупрясельный дом, да гадали втихомолку, что же всё-таки князюшка теплынский Столпосвят затеялся изладить в вырытом ими котловане.

Пепелюга бранился по-чёрному, но делать нечего — пришлось ему снова идти в развалины и набирать новых работников. Так сказать, скрести по сусекам… Яма, правда, была завершена, но настоящее рытьё, как выяснилось, только ещё начиналось, причём вкапываться пришлось, жутко молвить, в саму Ярилину Дорогу… Червлёный крутобокий корабль бегал туда-сюда без передышки, привозил то щебень, то дубовые гнутые рёбра, то опять что-нибудь дивное и невразумительное.

Посредине Сволочи — подчас смутно, подчас отчётливо — чернел скалистый остров с ветхою избушкой на взгорке. Ежели не врали, жил там отшельник, собиратель бытей достоверных преславного царства берендейского, поставленный в летописцы ещё покойным царём-батюшкой, не ной его косточка в сырой земле. С самого начала стройки летописца того часто видели стоящим на краешке островка, откуда он, бывало, часами тревожно вглядывался в то, что творилось ныне на теплынском берегу. Потом качал головой и, почёсывая в затылке, снова уходил в избушку…

— Эй, ты! Писец всему! Ты там меня помяни, не забудь!.. — непременно надрывался ему вслед кто-нибудь из землекопов, но отшельник, понятно, не слышал…

В котловане вовсю уже шла сборка неведомой махины. Работами заправляли багроволицый грек Костя и невзрачный наладчик из теплынцев, которого Пепелюга где-то уже видел… Поначалу подумалось: да уж не тот ли, что бежал тогда из землянки вместе с подлой девкой Чернавой?.. Рожи — подобные, да и зовут похоже — Кудыка Чудиныч… Однако, поразмыслив, вожак погорельцев такую мысль отверг. Тот был забитый, хитроватый, а этот, глянь, ножкой топает, переделывать всё заставляет!.. Соловей вон вокруг него вьётся — не знает, как угодить…

А спустя ещё пару дней на том берегу порожистой Сволочи возникло и потянулось, виясь, к верховьям угрюмое мокрое войско. Оскальзываясь на сырой глине, шли храбры из дружины Всеволока, а с ними отряд варягов. Намерения их сомнений не вызывали — рать направлялась к бродам… Зрелище было тем более грозным, что в такую погоду никто отродясь не воевал. Даже если начинало слегка моросить — немедля прекращали поход и ждали, когда выглянет светлое и тресветлое наше солнышко — желательно, нечётное. Правда, там со Всеволоком ещё и варяги… Ну, этим что дождь, что не дождь — лишь бы секирами помахать!..

Забив ухо на окрики начальства, рабочие повылезали из ям и столпились у берега. Из ветхой избушки на островке выскочил ошалелый летописец. Увидев рогатые варяжские шлемы и стяг с вороном, всплеснул руками и опрометью кинулся обратно. Не иначе — выскоблить кое-что из записанного ранее. Вслед ему на этот раз никто не заорал, не до того было…

— Ой, братие… А ведь это они нас воевать идут…

— А что ж теплынской-то дружины не видать? Где Столпосвят? Хоть бы заставы какие-никакие выставил!..

— Да некогда ему… — безобразно искривив рот, молвил кто-то из сборщиков. — Свадьбу, вишь, устраивает… Племянницу боярскую за грецкого купца выдаёт…

Ну, тут и вовсе зябко стало. Погорельцы поглядывали уже в сторону горбатых развалин мёртвого города, явно прикидывая, не дать ли дёру, пока не поздно… Однако и денежка обещана была, и теплынство вон за усердие сулили… Да и Пепелюга, пожалуй, узлом свяжет да в клубок скатает, ежели в бега ударишься… Повздыхали, покачали дырявыми шапчонками и решили повременить. А там, глядишь, и дружина подойдёт Столпосвятова…

Вместо дружины подошло ополчение, причём сильно хмельное — чёрт им не брат и Мизгирь-озеро по колено. Брели, горланя, теряя лапти в чавкающей глине. Добравшись до котлована, останавливались поглазеть. Куражились, задирали землекопов, а когда Пепелюга на них напустился — побили Пепелюгу. Грек Костя, вылезши на обваловку котлована, обозревал всё это с брезгливой усмешечкой, а Кудыка Чудиныч — тот вовсе куда-то пропал, так что остановить расходившихся ратников властным окриком было некому. Наконец кто-то кого-то назвал чумазым, треснула ответная оплеуха. Тут задетые за живое рабочие (в большинстве своём погорельцы) загалдели и, подсучивая пролокотнувшиеся рукава, полезли с лопатами из котлована.

Туго пришлось теплынскому ополчению. Заступ-то в ближнем бою куда сподручнее неуклюжего копья-рогатины. Однако со стороны невидимых отсюда боярских хором подтягивались разрозненные ватажки отставших и тут же лезли выручать своих. Не в пример достопамятной битве на речке Сволочи, случившейся, кстати, неподалёку от этих мест, побоище заваривалось самое что ни на есть подлинное.

— Теплынь!.. Теплынь!.. — надрывались ратники.

Клики, скрежет, вопли раненых… Взять приступом обваловку котлована ополченцам так и не удалось — трижды налегали и трижды откатывались…

На дальнем холме, глядючи на лютую и беспримерную эту битву, цепенел, уронив поводья, молодой варяжек Олежко,[102] посланный за реку Гаконом Слепым — проторить тропу да разведать, нет ли где засады…

— Нет! — Князь сволочанский Всеволок даже привскочил с походного ременчатого стула. Прижал долгую пегую бороду к нагрудной броне растопыренной пятернёй и уставил обезумевший взор на Гакона Слепого. — Не знаешь ты моего брата, конунг! Лукав, коварен, на козни горазд!.. Вот тебе правая рука — неспроста затеял он битву эту! Ждёт, небось, что мы сгоряча кинемся на них всею ратью, а сам, поди, уж ловчие ямы окрест изготовил и колья заострённые вбил!..