Сергей Осипов - Луна над Лионеей

– Что?

– Он ведь не рыбу пошел ловить с этим Бромбергом, правда?

– Нет, не рыбу ловить. Но… Так нужно.

– Рад за тебя. Ты выучила главную фразу, королевскую фразу, которой можно оправдать все, что угодно: «так нужно». Томас Андерсон тоже говорил «так нужно», и мой народ исчез с лица земли.

– Альфред, но… Но ты же знаешь, что я никому не хочу зла, наоборот, я хочу остановить Леонарда, который хочет истребить всех живущих на Земле… И этот доктор Бромберг, поверь мне, он нехороший человек, он…

– И он действительно заслужил то, что сейчас с ним сделает твой слуга?

Настя хотела опротестовать слово «слуга», но потом задумалась не о слове, о смысле вопроса. Заслуживал ли Бромберг?… Хм. Дайте подумать.

– Ты что, охренела?! – завопил доктор, держась за голову. – Чего ты творишь, идиотка?!

Вопрос был чисто риторический – и доктор, и Настя прекрасно знали, что именно было сделано. Настя намочила край полотенца, завязала его в узел, а потом врезала этим полотенцем по черепу доктору Бромбергу. Не смертельно, но неприятно.

– Вот, – доктор швырнул на пол ключи от комнаты. – Держи и…

– Что?

– Делай что хочешь, – доктор, держась за висок, юркнул назад в коридор. Это было довольно странно, и Настя выскочила вслед за ним.

– Стойте! – завопила она. – Что это все значит?!

– Это значит, – на ходу проорал доктор, не думая останавливаться. – Что я тебя выпустил, а дальше выкручивайся сама…

И она выкрутилась, она не сгорела и не задохнулась дымом в загородной штаб-квартире Леонарда. Получалось, что доктор Бромберг тогда спас Насте жизнь. Странно.

Настя посмотрела в окно – где-то там у реки должны были прогуливаться двое людей, в разное время спасших ей жизнь. И не факт, что вернуться с этой прогулки должны были тоже двое.

– Что? – спросил Альфред, и это означало, что Настино замешательство буквально бросалось в глаза.

– Так надо, – повторила Настя. – Это слишком важно, чтобы…

– Разумеется, – кивнул Альфред. – Вот поэтому я хочу, чтобы вы покинули мой дом. Я стараюсь держаться подальше от важных дел.

– Ладно, – сказала Настя, перебрала все просящиеся на язык язвительные реплики и не выбрала ни одну из них. – Ладно. Мы уедем и… И не будем тебя больше беспокоить. Дело в том, что тебя могут побеспокоить другие, и тогда…

– Не переживай за меня. Если я, одинокий демон, смог дожить до своих преклонных лет, то, значит, я умею справляться со всякими беспокойствами…

Как мне показалось, за этой фразой следовало невысказанное: «А ты? А ты умеешь справляться с беспокойствами? Ты вообще хорошо спишь по ночам?»

Честным ответом на эти вопросы было бы повторяющееся «нет», что оставило бы моральную победу на стороне Альфреда, а я была не в том настроении, чтобы раскидываться победами, даже такими мелкими, направо и налево. Я просто позвала Армандо и сказала, что мы уезжаем. Он обрадовался.

Поскольку Карл все еще не вернулся из Праги, ехать надо было на коричневом «живом мертвеце» Филиппа Петровича. Я и Армандо стояли возле машины и ждали, когда вернется с прогулки ее хозяин.

Через несколько минут ожидания Армандо как бы между прочим спросил:

– Принц не выйдет проститься?

– Принц? – не сразу поняла Настя. – Ах, этот… Нет, Денис не выйдет, он уехал. Ты разве не знал?

Армандо отрицательно помотал головой. Минут через пять он спросил:

– И далеко?

– Что – далеко?

– Далеко уехал ваш муж, принцесса?

– Далеко, – сказала я, повернувшись так, чтобы Армандо не видел выражения моего лица. – Далеко.

Армандо сочувственно вздохнул.

Филипп Петрович появился минут через двадцать. Он находился в нехарактерном для себя задумчивом настроении. И он был один.

И чтобы всем все было понятно относительно Филиппа Петровича, – его тихая задумчивость не была связана с тем фактом, что доктор Бромберг не вернулся с прогулки.

Она проистекала из того, что доктор Бромберг успел рассказать.

13

Чтобы не нервировать Альфреда, они отъехали на пару километров от загородной резиденции последнего демона, а потом Филипп Петрович остановил машину, поставил на колени чемоданчик Бромберга и дважды повернул ключ.

– Вот… – начал было он, но тут встретился глазами с Настей и понял, что волнует ее не столько содержимое чемодана, сколько судьба бывшего владельца.

– Нет, – неохотно проговорил Филипп Петрович. – Ничего особо ужасного я с ним не сделал. Хлипкий оказался этот ваш доктор Бромберг. И не стоит на меня так смотреть, принцесса. Доктор жив и более-менее здоров.

– Более-менее?

– Не считая всяких ссадин, царапин, помятостей… И морального ущерба. В итоге, – воодушевленно объявил Филипп Петрович, – была добыта ценная информация, а жертв и разрушений практически нет.

Он посмотрел на Настю в ожидании если не аплодисментов, то хотя бы одобрительного взгляда, но не дождался, хмыкнул и раскрыл чемодан.

– Что это еще за…? – спросила Настя, опасливо заглядывая внутрь.

– Это подарок, – сказал Филипп Петрович. – Подарок от Леонарда одной старой знакомой. Очень старой знакомой.

Подарок – не совсем подходящее слово для этого случая, и хотя денег за ЭТО Леонард не требовал, все равно содержимое чемоданчика было из разряда тех вещей, что лучше никогда не получать, ни даром, ни за деньги.

«Очень старой знакомой» Леонарда, конечно же, была Елизавета Прекрасная и по совместительству бессмертная, рыжеволосая бестия с претензиями. Наши с ней дорожки пару раз пересекались, но не думаю, чтобы в Лизиной памяти это оставило сколь-нибудь существенный след – за тысячи лет чего только не насмотришься. По мне же она проехалась глубоко и болезненно, словно ее имя вырезали мне осколком стекла на предплечье, вырезали на совесть, чтобы рука ныла каждый раз при смене погоды.

В тот момент, когда наши с Лизой пути-дороги пересеклись впервые, она играла на стороне Леонарда, помогала ему воплощать в жизнь проект «Новое будущее». Зачем она это делала – понятия не имею. Леонарду она была нужна как уникальный биологический тип, а вот он ей – вряд ли. Лиза вела себя как гуляющая сама по себе кошка. Жестокая, эгоистичная, бессмертная кошка, смотревшая на людей как на способ удовлетворить свои потребности.

Когда мы с ней виделись в последний раз, Лиза сообщила, что снова ушла от Леонарда на вольные хлеба.