Макс Далин - Берег Стикса

Лариса остановилась у магазинчика, допоздна торгующего дисками с фильмами и музыкой. Её остановили слова, прозвучавшие из динамика. Они были скорее сказаны, чем пропеты, и чуть тронуты гитарой, как туманом подёрнуты, и обращались лично к ней. «Город устал. Город остыл. Город впал в забытье… Веки твои наливаются ветром… Что впереди — всё твоё…» Это правда, правда — откликнулось всё Ларисино естество. Невозможно показалось уйти, не дослушав.

Голос был незнаком Ларисе, совсем, и на голос Ворона не похож. И тем не менее, у неё вдруг появилось странное чувство обращения, прямого обращения к душе — будто Ворон попросил кого-то передать Ларисе записку со словами любви и ободрения. Кто бы не пел — он был Ларисе и Ворону понимающим другом.

…А впереди — как всегда — километры дорог…Город у ног… дышит…Видишь, как я задыхаюсь без времени,Стараясь забыть всё, что было до нас с тобою!Видишь, как я прощаюсь с деревьями,Пытаясь понять, где в листве состоянье покоя!Ветер срывает со стенок афиш заплаты,Ветер сбивает все точки отсчёта истин —Нам удалось совместить наши циферблаты,Но стрелкам никак не сойтись в самом главном месте…

Как это верно, думала Лариса, глотая, как слёзы, дождинки, стекающие по лицу. Как эти стихии — музыка и слова — бывают точны и универсальны. А это… это… послание — оно как зашифрованный манускрипт. Мне надо просто хорошенько понять.

…Выучи вавилонский. Просто выучи вавилонский.

Почему — вавилонский? Вавилонская башня, вавилонская блудница — для этого язык не нужен, это мимо… что там ещё в Вавилоне?.. Гильгамеш! Ну да! Тот, кто плакал из-за змеи, сожравшей цветок Бессмертия! Тот, кто оплакивал своего погибшего друга и искал для него жизни… Боже мой!

…Стаи борзых уже учуяли след весенний!Я никому, никому до утра не нужен —В этом — моё и твоё навсегда спасенье!Ночь гасит свет, горизонт выпрямляет волны,Чайки под небом разбросаны, как листовки —Нашей луне суждено догореть по полной,Значит, мы оба вернёмся в одни истоки…

Лариса закрыла глаза и сжала кулаки. «Что смогу я отдать — только тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы… Большее нет у меня ничего-ничего за душою…»

О нет. Позволю себе усомниться. Я запомню про вавилонский. И я ещё поищу для тебя цветок бессмертия. И — идут к чёрту стройными рядами все подохшие змеи на свете!

Как бывало всегда, гитара отмыла душу Ларисы дочиста. Попсовая песенка, лихо грянувшая, как только растаял последний гитарный аккорд, ничему не помешала и ничего не испортила. Лариса была просто до краёв полна решимостью. Она пошла дальше — и всё.

А тьма тем временем наступала с запада. Она зажгла фонари — их лиловые завязи медленно расцветали золотыми шарами. Она протянула длинные тени на позлащённом асфальте — и Лариса чувствовала, как тени мягко касаются лица. Свет — шёлк. Тень — плюш. Ночной ветер — холодное терпкое вино. Сумрак — мягок. Огни — остры. Дома — крепостные стены с жёлтыми квадратиками бойниц. Ночные супермаркеты — колышущееся море света. Деревья — чёрное кружево на буром бархате неба. Облака — потрёпанные блонды.

Ночь — моя, правда, моя, и город тоже мой, сказал новый голос. Голос новорождённой вечерней силы, подумала Лариса, улыбнулась. С её третьим «я» не спорило ни первое, ни второе. Третье «я» их объединило и примирило. Это было блаженно.

Лариса шла и улыбалась. Она забыла шапочку дома, и ночной ветер трепал её мокрые спутанные волосы. Запоздавшие прохожие провожали её долгими взглядами: высокая худая девушка в нелепой широченной куртке была удивительно красива чарующей, душеубийственной, трагической красотой, какая, если верить обожаемому Ларисой Куприну, свойственна в последнюю ночь жизни самоубийцам.

Одиннадцатый час вечера был на исходе, когда Лариса позвонила в дверь Риммы.

Римма открыла сама, на ней был брючный костюм, её лицо выражало глубокое досадливое разочарование.

— А, Ларочка, — сказала она со вздохом. — Я, почему-то, была уверена, что вы не придёте.

— У меня важное дело, — сказала Лариса, стараясь не приближаться к порогу квартиры более, чем на шаг. — И потом, ваш патрон же не простит, если вы меня не приведёте, да?

Римма поджала губы.

— Вы опять об этом?

— Неважно, — усмехнулась Лариса. — Мы, кажется, должны куда-то идти? Так вам велели?

— Да, — сказала Римма неохотно.

— Одевайтесь, — сказала Лариса. — Я тут подожду.

К полуночи у подъезда Риммы остановилась машина отца Антона — гладкая вишнёвая иномарка, имени которой Лариса не знала. Антон сидел за рулём — и распахнул для Ларисы переднюю дверцу.

— Надо ехать, вот как? — спросила Лариса, почти не удивившись. — Это далеко?

— На Лиговке, — сказала Римма, удобно разместившаяся сзади. — Доедем минут за десять. Да, Антоша?

Антон кивнул и тронул машину с места.

— Как забавно, — сказала Лариса. — А ты, Тошечка, тоже с ней, да? Вот интересно, ты знаешь, зачем мы едем?

— Твоего Витьку вызывать, — сказал Антон хмуро, пожав плечами. — Знаешь, зря ты это затеяла.

— Зря, — согласилась Лариса. — Тем более, что к Витьке это всё не имеет никакого отношения.

Она чувствовала, что Римму сзади знобит, по-настоящему знобит — потряхивает. Понимала, что Римма поражена её новым видением, но не отступится от того, что считает правильным. А может быть, и не может отступиться. Но Римма везёт её неизвестно куда не для спиритического сеанса. Она обманывает Ларису намеренно. У неё свои собственные планы — она делает добро на свой лад.

И вероятно, ради этого добра Ларису придётся убить.

От запаха автомобильного освежителя Ларису замутило. Фонари текли навстречу, чудесная ночь окружала машину со всех сторон, не проникая внутрь. Лариса опустила стекло.

— Закрой, холодно, — тут же сказал Антон.

Лариса внимательно посмотрела на него — и увидела настоящий страх, нарисованный у него в углах рта и на подбородке. Будто это его будут убивать. Как забавно.

Лариса рассмеялась. Поток встречного ветра ласкал её лицо.

— Лариса, закройте окно, пожалуйста, — сказала Римма сзади. — Я уже продрогла.

Они боятся не того, что могло бы напугать меня, подумала Лариса. Чего-то другого. Интересненько.

Машина свернула в страшный кривой переулок — и её тут же несколько раз подряд тряхнуло на рытвинах покорёженного асфальта. Фонари здесь горели через один; в окнах домов, облезлых, оштукатуренных, замыкавших своими ободранными боками дворы-колодцы, лишь кое-где горели тусклые огоньки. Хорошие декорации, успела подумать Лариса, и тут же Римма сказала: