Дмитрий Емец - Лестница в Эдем

– А ты как хотела? Мрак всегда в выигрыше, – самодовольно заявил Арей.

– Это только так кажется, потому что ломать легче, чем строить. Всей же силы мрака не хватит, чтобы самостоятельно выдумать даже простого шмеля. Разве что оторвать ему лапки, да и то с оглядкой, чтобы уши не надрали.

Арей снисходительно вздохнул.

– Светлая, не нарывайся! Ты ведешь себя так, словно хочешь умереть раньше синьора помидора! Потерпи еще денька два, а то мне самому всегда неловко убивать тех, кого я давно знаю.

– Вы первым затеяли этот разговор! Высказали желание узнать – вот и восполняйте пробелы в образовании! – сказала Даф с вызовом.

Она вся была огонь, порыв, стремление. Меф едва ее узнавал. Какая уж тут смирная девочка с котиком! Перед ним стоял страж света, на которого и смотреть было больно, так он внутренне пылал.

– Запомните! Свет – это не бесхребетная сила с дудочкой, которая всегда тебя простит и с которой можно особо не считаться. Не бабушка, о которую можно вытирать ноги и которая потом все равно заботливо подаст картошечку с котлеткой. Свет – сила строгая и непреложная. Именно светом, а не мраком поддерживается существование мира. Свет в каждом старается видеть только живое и трепещущее. Ростовую почку, икру жизни. Его не интересуют оттенки серого и стадии разложения. Это мертвенно, а потому не нужно. И еще один принцип света: нет человека или стража, даже темного, которого стоило бы однозначно осуждать и у которого нечему было бы научиться.

– У Арея чему учиться? Драться на мечах? – спросил Меф, с легким вызовом взглянув на барона мрака.

– Это прикладное умение и особой ценности не представляет, – отрезала Даф. – Главное его хорошее качество – никого и ничего не бояться, не изменять себе и тому, кто рядом. Просто из принципа.

– О да! Принципов у меня вагоны! – проворчал Арей. Однако заметно было, что он польщен.

– А у Мошкина что? – продолжал Меф.

– Потребность бесконечно копаться в себе. Внутренняя зоркость. Правда, там много еще чего намешано, но все же. Вечные «да» и «нет», конечно, можно откинуть. Они заставляют топтаться на месте.

Меф кивнул, лихорадочно пытаясь найти хоть кого-то, у кого нет бросающихся в глаза достоинств.

– Чимоданов?

– Созидательность. Если задуматься, то беспокойные ручки – просто одна из ее внешних деструктивных граней. Что-то же заставляет его иногда целую ночь сидеть и с красными глазами лепить своих человечков.

– М-м-м… Вихрова?

Но и у Наты достоинства нашлись.

– У нее опережающая самоирония. Самая надежная защита. Скажи ей, к примеру, что она глупа, она мигом ответит: «Обожаю быть глупой! Никто не хочет пнуть меня по этому поводу?» – сказала Даф.

Арей расхохотался.

– Ну все, светлая! Сдаюсь! Если ты такая умная, окажи своему подопечному услугу!

– Какую?

– О, крайне простую! Мы пойдем в зал, сделаем ненормальные лица и будем бить друг друга деревяшками по жизненно важным частям организма! Ты же должна будешь смотреть на нас и искать во всем этом философский смысл.

– И все?

– Да, – заверил Арей. – К сожалению, ничего другого в данный момент предложить я тебе не могу.

Глава 17

Mendax in uno, MENDAX IN OMNIBUS

Если у человека нет воли – у него нет ничего. Но если у него есть одна только воля – у него опять же ничего нет. Воля – это всего лишь лопата. Если не копать ею там, где нужно, не то что клада, но и червей для рыбалки не нароешь.

Почти всю ночь перед схваткой Меф провел без сна. Теоретически он понимал, что это неправильно. Тело должно получить отдых. Но одно дело знать, что ты должен спать, а совсем другое – заставить себя спать. Знание без воли как осел без хвоста – мух видит, а отмахиваться нечем.

Комнат в питерской резиденции было более чем достаточно. Меф ушел в соседнюю – странно пустую, вытянутую, где на полу у окна лежал плоский четырехугольник луны. Находившийся в нем стул уплывал куда-то, и темные тени продолжали его ножки, делая их бесконечными.

Некоторое время Меф ходил в темноте. Мысли были прыгающие, ускользающие, как мокрое мыло. Пока ты ловил за хвост одну, подскакивало и вертелось поблизости несколько других. Протягивал к ним руку – и эти тоже удирали с истошным писком, как комиссионеры после слова «спасибо».

Вызвав меч, Меф несколько раз взмахнул им, в темноте попал по стене и едва не вывихнул запястье.

«Все, хватит беготни!» – сказал он себе.

Меф включил лампу, отыскал несколько листов бумаги, ручку и принялся сочинять письмо к Дафне. Первые два предложения были заготовлены у Мефа уже давно.

«Привет! Если ты это читаешь, значит, мне немного не повезло…» – бойко накатал он и застопорился. Ручеек мыслей иссяк в связи с поломкой вербального крана. Предсмертное письмо сочинялось туго и со скрипом. В нем была как будто заведомая поза, попытка кокетства из гроба. Текст казался Мефу мешком букв, который он бил и пинал, отшибая пальцы на ногах, сдирая костяшки кулаков. Мешком тяжелым, грузным, тяготящим, который все никак не желал дать главного – смысла.

Сама собой вспомнилась история, когда в их старой школе девочка с кем-то поссорилась и выпрыгнула из окна, а директорша устроила «прощание с иллюзиями». Должно быть, сама выпрыгнувшая надеялась, что всем будет ее жалко. Однако Меф особой жалости ни у кого не наблюдал.

Большая часть народу под шумок смоталась домой. Водитель похоронного автобуса деловито распоряжался, как правильно выволакивать гроб. Тот, кого покойная считала своим парнем, курил за школой, изредка выглядывая и проверяя, уехал автобус или не уехал.

Лучшей подруги, которая должна была, по генеральному замыслу, угрызаться сильнее прочих, хватило минут на пятнадцать. Больше других грустил учитель труда. Найдя в толпе родни родственную душу, он, узрев повод, радостно напился, хотя к нему на труд покойная вообще не ходила.

Мефу тогда подумалось, что если девчонка видит сейчас свои похороны, то ей ужасно хочется запрыгнуть обратно на подоконник, так все пошло и глупо. Из всех дурацких выходов из положения смерть всегда лидирующий. Мрак это знает и потому очень торопит самоубийц, опасаясь, что они передумают. Еще бы! Даже съеденная вовремя шоколадка уменьшает желание умереть раза в четыре.

Сейчас же Меф и сам находится без пяти минут в похожем положении. Что, если ему не повезет? Чимоданов, конечно, разнюхает все первым и скажет:

– Подчеркиваю: Гопзий чпокнул Буслика!

Мошкин ответит:

– Мефа, да? Это ведь грустно, да? Я почти уверен, что огорчен!

А Ната почешет нос и произнесет:

– Ну что тут скажешь? Всякое бывает.