Максим Далин - Моя Святая Земля

Готовились и в храме: монахи в белых балахонах, сшитых из чересчур благородной ткани и украшенных золотыми позументами, расставляли целые охапки длинных белых свечей, что-то прихорашивали и поправляли — время от времени огрызаясь на парочку юных прихожан, которым некстати приспичило молиться. Хорошо ещё, что не гнали.

А Эральд боролся с неожиданным и сильным желанием лечь на каменные плиты храмового пола рядом с белоснежной статуей крылатого ангела и прижаться к ним щекой. Мамочка. Мамочка.

— Ты что, вспомнил? — шепнул Сэдрик. — Или это вроде ясновидения?

— Не разберу, — еле выговорил Эральд. — Просто… тут маму убили. Бриан убил. Я просто знаю и всё. Её убили — и я чувствую, как ей было больно.

— А… ну да, ты же здесь родился… Но в руки себя всё же возьми.

Эральд с трудом поднял глаза от белого мрамора пола, на котором мерещилось кровавое пятно. Нерукотворный лик Творца в сиянии сотни свечей казался тёмным и чужим — более чужим, чем на изображении в лесной часовне. Осквернённый храм… покинутый Богом, так что ли?

Эральд подошёл к изображению — мимо мраморной чаши со святой водой, обогнув алтарь, на котором горели свечи в хрустальных подсвечниках. Дотронулся до штукатурки — шершавая позолота, глянец краски… нерукотворный?

Интересно, думал Эральд, откуда я знаю, что Ты зришь, не вмешиваясь? Я ведь никогда не читал нашу Библию — или как она тут называется. Ну да, Ты сам решаешь, творишь чудеса, когда захочешь… чудеса — непредсказуемая вещь, кто из людей догадается, что Ты думаешь… а ведь просили Тебя, наверное. Помочь. Избавить от ада. Есть же в городе праведники? Или они помалкивают и уже не надеются?

— Не трогай, — шепнул Сэдрик. — Выгонят сейчас к бесу. Или хуже — вдруг чудо? Как мы объясним?

Эральд убрал руку, взглянул в отстранённое лицо Бога и встряхнулся.

— Верно. Где бы спрятаться до завтра? Кругом толпа…

— Нужен ты им.

Эральд окинул взглядом высоченный храмовый придел. Зал был огромен и пуст, просматривался насквозь; кроме алтаря и ниш, в которых стояли мраморные статуи, деться было абсолютно некуда. Купол уходил в сумеречную высь.

— Интересно, — сказал Эральд, — а есть лестница на башню?

— Много чего тут есть. Тут подземный ход где-то есть, тайный, говорят — а вот где… А зачем вообще оставаться тут? В храме ночевать — рискованно, знаешь ли. Вот решит стража узурпатора тут пошарить на всякий случай…

— Надо остаться в храме. Завтра, во время обряда, мы не пробьёмся сквозь толпу — а ещё и охрана, наверное, будет. Нас просто не подпустят к Алвину.

Подошёл пожилой монах, держащий в руках пучок перьев на палочке — ими он вычищал пыль с тех частей храмовой утвари, которые нельзя было просто протереть тряпочкой из-за труднодоступности.

— Чего взыскуете тут нынче, отроки? — спросил он хмуро. — Не время.

— Молимся за счастье принцессы, святой человек, — сказал Эральд. — Самое время, мне кажется.

На лицо монаха, и без того мрачное, пала тень.

— И истинно — ни место, ни время, ни расположение светил небесных не благоволят… Что тебе принцесса, дитя Божье? Не твоего ума дело. Выпей завтра вина, а нынче — иди себе с миром.

— Послушайте, святой человек, — вдруг вырвалось у Эральда, — а не позволите ли просить вас…

Монах просканировал его взглядом.

— Коль не денег собираешься просить, Божье дитя, то — проси, отчего бы и нет. Денег у бедных слуг Господних нынче скудно — и свечи капитул ставит за свой счёт…

— Хочу увидеть принцессу вблизи, — сказал Эральд, снижая голос до шёпота. — Ведь её свадьба — один-единственный шанс, другого не будет никогда. Помогите мне, пожалуйста, святой человек, ради Господа — и я ещё за вас помолюсь…

Монах задумался.

— В храме… Принцессу-невесту… хм…

— Да ладно, святой братец, — вдруг встрял Сэдрик. — Кому от этого будет жарко или холодно? Просто — найди местечко, где мы бы могли провести ночь — чтобы оттуда было хорошо видно алтарь. Влюблён братишка, безнадёжно, мирская суета, конечно — но снизойди к слабостям мирских человек, а мы пожертвуем, — и здоровой рукой сунул монаху серебряную монету.

Монах взглянул на деньги, фокусным образом исчезнувшие с его ладони, и тяжело вздохнул над несовершенством мира:

— Молись, бедное дитя, чтоб Вседержитель наш тебя от наваждения избавил… ну что мне делать с душевной добротой и благостью, внушённой Господом?! Смотрите же, отроки, если кто узнает, что вы сидели в келейке для чтеца — быть вам в Тайной Канцелярии и дельно. Нынче никто не одобряет баловство…

— Мы никому не скажем, — пообещал Эральд. — Просидим ночь тихо, как мыши, а утром посмотрим на церемонию…

Монах быстро, воровато оглянулся.

— Позже приходите. Когда храм запрут, приходите, к западному входу. Я вас впущу. А сейчас — идите себе, сейчас стража придёт, и мирские станут храм проверять… Всё боятся чего-то… чего бояться в доме Божьем…

— Только впустите, пожалуйста, — сказал Эральд, заглядывая монаху в глаза. — Мы будем надеяться на вас, как на Господа.

— Всё сказал уже, — буркнул монах. — Идите, идите, пока святой наставник не заметил…

Эральд и Сэдрик вышли из храма — чуть не столкнувшись у входа с отрядом солдат, которыми руководил маленький человечек, до ушей закутанный в мех.

— Срань господня, — ругнулся Сэдрик. — Повсюду шпионы, не растрепал бы, монах поганый… Теперь вот трясись — впустит или не впустит… Последнее ему отдал, засранцу…

— А откуда у тебя вообще деньги, Сэдрик? — спросил Эральд. — На что ты живёшь? Ты ведь не аристократ, дохода с земель не получаешь…

— Точно, — Сэдрик скорчил гримасу. — Не с земель, а из земли. Граблю мёртвых, доволен?

— Офигеть… прости.

— Это ты прости, не могу я тебе врать, король. А откуда ещё? Жратва всю дорогу дорогая, а мне — в поле, что ли, работать с одной рукой? Господа ради побираться — так добрые люди проклятому не подадут…

— Сэдрик…

— Если нам понадобится, туда и пойду. На кладбище. По крайней мере, медяки с глаз будут, а повезёт — так и больше. Мне плевать, насколько тебя коробит, король. Если нам с тобой вообще понадобятся деньги после этой свадьбы.

— Сэдрик, я же тебя не упрекаю и не обвиняю…

— Ладно, плевать.

Они остановились в нише у западного входа. Становилось всё холоднее, и стылая морось превратилась в мокрый снег. Ветер свистел в кронах парковых деревьев. Работяги перебрались на площадь перед храмом и принялись сооружать какие-то навесы; снег падал на факелы, свет стал красен и зловещ.

Эральду было холодно. Он накинул на голову капюшон и обхватил себя руками, но холод тёк откуда-то изнутри, превращаясь в мелкую нервную дрожь.