Роберт Говард - МОЛЧАНИЕ ИДОЛА. Сага заброшенных храмов

Один неверный шаг, одно неверное движение руки — и храбрец свалился бы на дно скалистого каньона глубиной в триста футов. Но на утесе стоял не кто иной, как Фрэнсис Ксавье Гордон, и в его намерения вовсе не входило разбрызгивать свои мозги по Гималайскому ущелью.

Восхождение подходило к концу. Край последнего уступа находился всего в нескольких футах над ним, но это пространство как раз и было самым опасным. Он остановился, чтобы стряхнуть пот со лба, глубоко вздохнул, еще раз поглядел на последний барьер и крепко вцепился в него. Снизу доносились крики, переполненные ненавистью и жаждой крови. Верхняя губа Гордона ощерилась, как у пантеры, заслышавшей голос охотника, но вниз он не посмотрел.

Он вцепился пальцами в скалу так, что из-под сломанных ногтей показалась кровь. Гордон был почти у цели, но почва уходила из-под его ног ручейками осыпающегося гравия. Ощутив прилив взрывной энергии, он зарычал, оторвал ноги от опоры и резко подтянулся вверх. На мгновение, когда он на одних пальцах повис над бездной, а галька и камни грохочущей лавиной сыпались с утеса, Гордон ощутил дыхание вечности. Затем мощным усилием железных бицепсов он подтянулся и секунду спустя перевалился через последний уступ, сел и пристально посмотрел вниз.

В лежащем внизу ущелье он не смог разглядеть ничего, кроме непролазных зарослей. Скалы заграждали вид сверху и снизу. Но Гордон знал, что где-то там рыскали его преследователи, на ножах которых еще не высохла кровь его друзей. Он еще слышал голоса врагов, в которых звучала растерянность, но теперь они постепенно затихали где-то на западе. Они шли по ложному следу, который непременно приведет их в тупик!

Гордон стоял на краю огромной скалы — единственное живое существо среди каменных твердынь. Они возвышались со всех сторон, эти подпирающие небо коричневые бесчувственные гиганты. Рядом с ними он казался карликом. Но Гордон не думал ни о мрачном величии окружающего пейзажа, ни о своей собственной незначительности.

Этот величественный пейзаж был для него не более, чем фоном для разыгрывающейся здесь человеческой драмы. В душе Гордона клокотал гнев, и крики, затихающие где-то вдали, сотрясали его багровыми волнами жажды мести. Он вынул из сапога нож, который засунул туда, начиная свое восхождение. Острая сталь еще хранила следы крови, и это наполнило его яростным удовлетворением. В долине на дне ущелья лежало множество мертвецов, из которых далеко не все были друзьями Гордона из племени африди. Некоторые из них были оракзаями, приспешниками предателя Афдал-хана — неверными псами, которые, вроде бы, водили дружбу с Юсуф-шахом, тремя его вождями и американским союзником, но внезапно во время дружеского совещания устроили смертоносное побоище.

Под сплошь изрезанной рубахой Гордона виднелись сочащиеся кровью царапины от ножей. Его черные волосы слиплись от пота. Кобуры на бедрах были пусты. Он неподвижно стоял на утесе и мог бы показаться статуей, если бы грудь его равномерно не поднималась и не опускалась. В его черных глазах разгоралось пламя, а тело становилось все тверже; мускулы на руках налились яростной силой, а на висках четко обозначились вены.

Предательство и убийство! Он все еще пребывал в недоумении, не понимая, из-за чего? Это вероломство было чудовищно неожиданным и совершенно противоречащим всякому здравому смыслу. Сначала журчание дружеской беседы, люди, сидящие вокруг костра, на котором закипал чай и жарилось мясо; потом ни с того ни с сего удары ножей, грохот выстрелов, воины, падающие замертво, так и не успев выхватить револьверы и вырвать из ножен кинжалы — воины из племени африди, его друзья!

В тот проклятый момент его действия были во многом инстинктивными, направленными лишь на отражение опасности и угрозы гибели. Его спасли только твердая воля и мгновенная, не зависящая от разума, первобытная реакция на опасность. Не успев даже осмыслить, что происходит, Гордон уже был на ногах и угрожающе сверкал оружием. Не было времени на размышления, только отчаянная рукопашная схватка и бегство… Он долго бежал и еще дольше взбирался по скалам. Если бы не темное, заросшее кустарником узкое ущелье, его бы обязательно догнали.

Теперь, в безопасности, он мог отдышаться и осмыслить, зачем Афдал-хан, вождь племени оракзаев, планировал убийство четырех вождей африди из Куррама и их американского друга. Однако ни одна более менее приемлемая причина не приходила ему на ум. Убийство казалось совершенно бессмысленным. Впрочем, сейчас не это волновало Гордона. Достаточно того, что он знал: его друзья мертвы, и убийцы их известны.

В нескольких ярдах за его спиной возвышалась гряда скал, разрезанная узкой, извилистой расщелиной. Туда он и направился. Гордон не предполагал встретить там врагов — все они внизу, в ущелье, продираются сквозь заросли, пытаясь отыскать его — но в руке он все же, на всякий случай, держал нож.

Он достал оружие, повинуясь слепому инстинкту, так, наверное, пантера выпускает когти. Черные глаза на его смуглом, словно выкованном из железа, лице горели огнем. Сейчас он был более опасен, чем раненый тигр. В его мозгу непрерывно, словно удары гонга, звучало: месть! месть! месть! Все его существо отзывалось на этот призыв. Тонкий налет цивилизованности смела приливная волна гнева. Гордон будто вернулся на миллион лет назад в красную зарю начала человечества. Он стал таким же первобытным, как и возвышающиеся вокруг него утесы.

Гордон знал, что, обогнув выступ скалы, расщелина приведет его к извилистой горной тропе, и он уйдет с вражеской территории. У него не было причин ожидать встречи с кем-нибудь из преследователей. Поэтому он весьма удивился, когда сразу же за гранитным выступом наткнулся на высокого человека, что стоял, прислонившись к скале.

Пистолет был направлен прямо в грудь американцу. Гордон остановился; их разделяло не более дюжины футов. За спиной незнакомца стоял кабульский жеребец, покрытый великолепной попоной.

— Али Багадур! — пробормотал Гордон, и в его черных глазах загорелось красное пламя.

— Да!

Али Багадур был одет с подчеркнутой изысканностью. Сапоги, расшитые золотой нитью, полосатый халат, подпоясанный цветастым кушаком, тюрбан из розового шелка. Орлиное лицо с горящими жестоким торжеством глазами было бы по-своему красиво, если б не злобная усмешка, искривившая губы.

— Я не ошибся, Эль Борак. Когда ты удрал в это ущелье, я, в отличие от остальных, не побежал туда. Они со всех ног ринулись за тобой, ревя, как буйволы. Но только не я. Я был уверен, что ты не побежишь вниз, там мои люди загнали бы тебя в ловушку. Я не сомневался, что, опередив всех, ты тотчас полезешь по этой стене, хотя до сих пор никому еще не удавалось на нее забраться. Но я был уверен, что ты — заберешься, хотя даже Проклятый Шайтан не мог бы подняться по этим отвесным обрывам! Я галопом поскакал назад по долине, туда, где в миле к северу от нашего лагеря начинается другое ущелье, идущее на запад. Я не сомневался, что ты знаешь об этом. Жеребец у меня быстроногий! Я знал, что только здесь ты можешь добраться до этой тропы. Прискакав сюда, я твоих следов в пыли не увидел и понял, что ты еще здесь не проходил. Едва остановившись, я услышал камнепад, тотчас спешился и стал ожидать твоего появления! Ведь только через эту расщелину ты мог выйти к этой тропе!