Марина Дяченко - Ведьмин век

Она шла, отрешенная. Ей не было дела до их широко распахнутых, округлившихся глаз.

И глаз луны был распахнут тоже. И белое вымя касалось высокой травы; она упивалась силой. Не тратила ее и никак не выказывала — просто несла, будто до краев наполненный подойник. Ее сила была как молоко, с запахом травы и цветов.

(Ищи сверхценность сверхценность сверхценность)

Глаз луны мигнул; по белому зрачку проползла длинная, как червь, темная туча. Корова испуганно дернула ушами; по-прежнему не было слышно ни звука, но в громкий запах ночного поля вплелась едкая струйка дыма.

Она судорожно вздохнула.

Мир пуст; ее счастье иллюзорно. Мир пуст, корова — фарфоровая безделушка, сила — ветерок, едва касающийся трав…

(Ищи)

Она — заблудившаяся дочка. Она не найдет мать — слишком велико поле, слишком высоко стоит зеленая рожь…

Ивга заплакала.

— …Я не хочу сказать, что всякая девушка теперь может служить источником опасности! Девушки, в большинстве своем — весьма полезные для общества существа… Но, господа, давайте не будем прятать голову под крыло — вы знаете, что за последний месяц общее число ведьм удвоилось? Ах, вы не знаете!.. Не исключено, что через неделю оно утроится. Все эти скромные и честные, за которых отечески ручалась наша славная Инквизиция… кого она держала на так называемом учете, а значит, на свободе… Так вот, сегодня это действующие ведьмы. Это те, кто завтра отравит воду в вашем колодце. Нашлет моровую язву, а если получится, заодно и голод… Да, господа, вы все забыли, что это такое. Может быть, уже через год ведьмы создадут свою «инквизицию»! И нас с вами, не принадлежащих к ведьминскому кодлу… а таких через год будет меньшинство… и нас с вами будут брать на учет и сажать в изоляторы. Ведьмы будут править миром, вот представьте себе!..

Ивга узнала оратора. В прошлый раз она видела его тоже на экране — тогда он сидел на садовой скамье, за спиной у него разгуливали по газону голуби, а обращенное к зрителям лицо было прикрыто мерцающей маской электронной мозаики. «Да, господа! У Инквизиции уже сейчас есть средство, позволяющее лишить ведьму, так сказать, ведьмовства! Очистить, в какой-то мере! Откорректировать! Без всякой мути!..»

Сегодня он предстал в натуральном виде, без маски. Насмешливые, без тени сомнения глаза, полоска светлых усов под маленьким носом и чисто выбритый подбородок.

— Не лгите себе, не тычьтесь носом в розу, когда вокруг полно вонючего дерьма! Примерьте пальтишко граждан второго сорта… Подружитесь с соседочкой-ведьмой, может быть, она замолвит за вас словцо!.. А, не нравится?! Так напомните герцогу, что вы граждане! Что вы платите налоги! Что беспомощная структура, именующая себя Инквизицией, должна либо защитить вас, без всякой мути, либо закрыть свою ко…

— Кто это? — спросила Ивга, приглушая звук. Референт, господствующий над приемной, как капитан на своем мостике господствует над кораблем, на минуту отвлекся от своего занятия:

— Политик…

Ивга не стала спрашивать дальше. Слово «политик» звучало в устах референта как грязное ругательство; сам Великий Инквизитор относится к политикам немногим лучше.

Она опустила глаза. Человек, живший четыреста лет назад — Великий Инквизитор Атрик Оль — и не предполагал, что его подробный, для домашнего пользования писанный дневник будет расшифрован, адаптирован к языку далеких потомков и издан для служебного употребления. Поскрипывая при свече гусиным пером — а Ивга была уверена, что перо, в особенности гусиное, обязано скрипеть — Атрик Оль скрупулезно переносил на бумагу впечатления прошедшего дня, понятия не имея ни о будущих читателях, ни о своей собственной жуткой участи; книга, которую Ивга начала читать с последней страницы, производила на нее странное впечатление, одновременно притягивая и нагоняя тоску.

Последняя запись была датирована днем смерти автора и казалась слегка бессвязной, рваной, неоконченной.

«Вчера, испытывая сильную боль в правой половине живота, не совершил подобающую запись, посему исправляю упущение с утра… Сударыни мои ведьмы, как представляется, сами устрашились дела рук своих — и за вчерашний день вода не поднялась ни на палец… Так твердят люди, так твердит оставшийся в городе сброд, так полагает даже сам господин герцог — я не спешу разубеждать их, потому как надежда греет и насыщает, если нет тепла и пищи, пусть утешаются надеждой… Я один не усомнюсь ни на мгновение, что сударыни мои не способны собственных безобразий устрашаться — и если сегодня вода не поднялась, завтра жди напасти еще худшей…

А потому я один не могу надеяться — такого рода надежда лишит меня сил, а ведь я должен приготовить для сударыней моих отдарок… Ибо матка, матерь-ведьма, затаилась так близко, что я не могу спать, чуя ее дух… И не далее как сегодня я схвачу ее шею железными клещами, которые уже выковала моя воля…

…Они приходят и плачут, спрашивая меня: почему великая сила, сотворившая мир, не явится к нам на помощь? Я отвечаю в ответ: а почему беспомощны мы сами? Почему сильны и свободны только сударыни мои ведьмы, даже если обратная сторона свободы их — зло?..

…Мне виделся мир, где сударыни мои изведены под корень. Скучен и сер, и бесплоден; однако мир, где сударыни мои расплодились без меры, ужаснее стократ… И нет будущего, камень не стоит на камне, а носится в бесконечном месиве из воды и суши, ни один дворец не устоит, лишенный твердой опоры… Долга, обязанностей… цепей, лишающих нас воли — но дающих нам силу жить…

Красногрудая птица, именуемая также снежной, просит хлеба под окном. Велю служанке накормить ее — в последние скудные дни и служанка сделалась скупа…»

На этом месте записи заканчивались. По всей видимости, Великий Инквизитор Атрик Оль в жизни не написал больше ни строчки — разве что подпись под каким-нибудь последним приказом; короткий комментарий сообщал только, что «в результате прямого контакта с предполагаемой маткой, ставшего, вероятно, причиной скорой смерти этой последней, инквизитор Атрик Оль был обессилен и частично ослеплен, после чего масса собравшихся в городе ведьм получила над ним неограниченную власть. На гравюре неизвестного художника, ставшего, по-видимому, очевидцем событий, запечатлен момент смерти Атрика Оля — ведьмы засмолили его в бочке, обложили соломой и сожгли…»

Ивга мигнула. Подняла глаза на экран.

На лице комментатора застыло боязливое сострадание, будто он явился в палату к тяжко больному и совершенно незнакомому человеку. Потом появилась женщина средних лет — камера брала ее почти со спины, так, что зрителю видны были только затылок, ухо и краешек щеки. Ивга подняла пульт.