Рихтер - Хроники Торинода: вор, принц и воин

Пока у меня есть моя тихая гавань.

Последний тихий аккорд, и деланное спокойствие Элиа рухнуло. Так мог петь только один человек на всем белом свете. Сирота из крепости Нарит. Главный источник злословий всех замковых кумушек. Его, Элиа, погибший друг.

… черный дождь, заливающий мир, осажденный замок посреди болот… мальчишка с арбалетом в руках… голубые глаза смотрят на тебя печально – он уже знает то, что твои близкие мертвы, что они погибли там, у реки, что их не вернуть никогда – как ни старайся, каких богов ни проси…

Рин.

– РИ-И-И-ИН!

Отчаянный крик наполнил площадь, Элиа рванул вперед, расталкивая людей, а у мальчишки с покрытыми черной повязкой глазами выпала из рук и зазвенела струнами по мостовой, старая лютня…

Рина ранило почти сразу же после того, как Элиа, не разбирая дороги помчался на реку, к отцу. Один из первых наемников, которые пробились сквозь брешь в стене крепости опустил на голову внезапно выскочившего откуда-то с оружием мальчишки, рукоять тяжелого меча. Что там было дальше – Рин не помнил.

Очнулся он, спустя несколько дней, в полуразрушенной конюшне, под присмотром отца Элиа. Незрячий. Узнал, что замок разграблен и разрушен, разбойники ушли дальше в поисках новой добычи, а немногие оставшиеся в живых пытаются создать кров на осень и приближающуюся зиму.

Тан Ольг погиб в бою, как и почти вся его дружина.

Старший конюший замка Нарит Эван, тоже раненый той ночью, волею судеб стал предводителем тех, кто выжил. Остался жив и старший брат Элиа – Ник.

А к нему, сироте Рину, подобралась страшная, вечная темнота.

Всю зиму он вновь учился ходить, познавать мир с помощью не цветов уже, а звуков, запахов, ощущений. Было это страшно, так страшно, что Рин ненавидел порой весь мир, проклиная судьбу и собственную беспомощность.

Калека.

Он, который всю жизнь пытался доказать окружающим, что стоит чего-то большего, чем зачуханный замок посреди дремучих болот, мечтавший повидать мир, побывать в сотне городов и о каждом сложить песню – незрячий калека.

Все поменялось в начале весны, когда в Нарит пришли менестрели. Рин каждый день при помощи Эвана или Ника, а чаще сам, упрямо не спрашивая ничьей помощи, выбирался на площадь, где они пели, просто так, не за деньги (какие уж деньги у тех, кто потерял осенью все), и слушал. Просто слушал. А потом однажды запел сам. Впервые с того самого октябрьского дня.

Когда спустя неделю бродячие музыканты засобирались в дорогу, пока не размыло тракт, Рин попросился с ними. Эван и Ник, заботившиеся о нем, конечно начали спорить, но Рин понимал, что это лишь от того, что он был другом пропавшему теперь Элиа. Обузой он быть не хотел и не умел, и потому решение пришло к нему быстро и безболезненно.

Мелькали один за одним города и страны, только вот видеть он их не мог, и теперь каждое место, в котором они выступали, различалось у него по запаху, по шуму, по событиям, но не по лицам, которые он видел раньше. Так, торговый безразличный Келон запомнился ему по запаху горячих пирогов, которые продавцы разносили прямо на улице, столица пахла маслом для уличных светильников – Рин часто выступал ночью в постоялых дворах, и выходя на улицу, подышать чуток воздухом, принюхивался к странному аромату кипящего масла, а портовые города были совсем особенными – воздух в них был пропитан солоноватым запахом моря, водорослей, рассохшегося дерева и краски, которой мастера красили паруса.

Лишь одно место он помнил не по ощущениям, а зрительно – Нарит. Помнил – и скучал.

Жизнь менестреля ему нравилась. Ему полюбилась бесконечная тряска в повозке, шорох ветра, звуки лютни, ему нравилось сидеть у ночного костра и чувствовать теплое дыхание огня на своем лице. Он любил слушать песни, которые пелись его друзьями, такими же бродячими певцами. Но все же Рин знал, что только его песни пели теперь во всех тех городах и селах, что они проходили, и думал порой о том, что возможно и его несчастливая слепота была даром судьбы – не проклятьем, а всего лишь испытанием.

Об ушедшем тогда, той ночью, Элиа, он старался не думать. Элиа был его другом, но он ушел, и кто знает – не безвозвратно ли… А Рин был из тех, кто не любит вспоминать о прошлом.

И когда он услышал крик, летящий над площадью, где они выступали, ему показалось вначале, что голос этот ему лишь послышался. Лишь в тот момент, когда плачущий в голос Элиа, протиснувшись через толпу, оказался рядом и начал трясти его за плечи, Рин осознал – случилось невозможное чудо, и его друг каким-то немыслимым образом оказался здесь. Живой.

Старая лютня с поцарапанным грифом тихонечко звенела порванной верхней струной – в пыли.

Элиа и Рин болтали взахлеб, словно боялись, что их кто-то прервет, выпаливая новости с такой скоростью, что Ольг не успевал за ходом событий.

Впрочем, кое-что понять он успел.

Отец точно погиб. Последняя надежда, жившая где-то очень глубоко в душе, растаяла как утренний туман.

Нарит восстанавливается, но восстанавливает его не он, наследник рода, а чужой человек, отец его друга…

Почему-то – Ольг тщился понять почему – но узнанное не трогало его сильно, будто прошлое в замке посреди болот с охотой и боями, спорами с отцом и ежедневными упражнениями, больше ему не принадлежало, отпустило. И стало легче.

Отчего так – он не знал. Возможно, потому, что та жизнь, что закончилась год назад, больше принадлежала не ему теперешнему. Тот, прежний Ольг был младше и категоричней, твердо знал, что хорошо, а что плохо, и если он чего-то не знал, всегда рядом был отец, готовый в меру своих сил помочь и объяснить.

Он и сам не замечал, что изменился. Менялись рядом Элиа и Кларенс, а он вроде бы оставался таким же – и для них тоже. Лишь сейчас он почувствовал, что все-таки, что-то произошло и с ним. Тот, прежний Ольг, помчался бы наверное сейчас в Нарит, чтобы доказать свои права на замок и стать полновластным хозяином.

А сейчас даже и не хотелось.

Может быть, не в первый раз подумалось ему, просто стало некому доказывать…

Небо над Неаром заполонили тучи. Серый дождь – признак приближающейся осени – тихо падал на мостовую и стучал по крышам домов. День, начинавшийся было солнечно, сейчас казался серым, плачущим.

Элиа смотрел в окно и думал.

Рин со своими пел сейчас внизу, там, где хозяин постоялого двора держал трактирчик, Ольг спустился туда же, а Кларенс прилег задремать, да так и уснул – до Элиа доносилось лишь его мерное дыхание, каким-то образом звучащее в такт стучащим по стеклу каплям.