Сьюзан Маклеод - Холодный поцелуй смерти

Я скользнула рукой вниз, по шелковистой стрелке волос на груди, пальцы сомкнулись на пряжке ремня. Пульсирующий жар между ног стал невыносимым, я рванула пряжку и…

— Нет. — На запястье сомкнулись ледяные тиски. — Я не хочу.

Я попыталась вырваться — губы по-прежнему скользили по коже, бедра ходили ходуном.

Он не может мне отказать, мне надо впустить его в себя, мне надо, надо, надо!

Тогда Малик заломил мне руку за спину, дернул вверх — но и боль показалась мне знаком любви. Тогда он свободной рукой схватил меня за волосы и отодрал от собственной шеи.

Он мне не откажет, я не позволю!

Я ударила его со всей силы ладонью в подбородок, снизу вверх, — голова его крепко стукнулась о стенку лифта, — пнула пяткой в колено, визжа от обиды и злости. Малик пошатнулся, начал падать, вырывая мне волосы, — заломленная рука неловко подвернулась, плечо едва не вывихнулось. Мы рухнули на пол — я оказалась снизу. Боль обожгла спину, рикошетом отдалась вдоль хребта. Я снова завизжала, обнажила клыки — впиться ему в горло, купаться в его крови, отыметь его наконец…

Обхватив его ногами, я скрестила щиколотки у него за спиной, прижала его к себе. Он смотрел на меня с бешеной яростью в черных глазах, ощерился, сверкнул четырьмя острыми клыками. Я ерзала под ним, распаляла его, плечо так и горело, но между ног от этого становилось только жарче. Малик утробно зарычал, заставил меня повернуть голову в сторону так, что жилы на шее натянулись, — и я подставила ему горло.

Где-то в глубине моего существа заворочался холодок страха — и притупил страсть.

Малик еще сильнее заломил мне руку, боль стала невыносимой. Страх смела волна похоти.

— Сломай кость и трахни меня! — взмолилась я. Бедра сводило от неутолимого желания — и какая-то часть меня при этих словах скорчилась от ужаса.

Ярость в его глазах превратилась в жаркое пламя, пламя лизало меня, сжигая плоть до костей.

— Нет, — сказал он. — Не стану.

— Сломай мне руку и трахни меня! — заорала я ему в лицо. — Ты же этого хочешь!

— Тихо, — велел он, неотрывно глядя мне на горло, и я замолчала и стала ждать, оцепенев от его приказа, мечтая, чтобы он подарил мне боль, томясь по ней, зная, что он способен доставить мне наслаждение только болью.

— Малик, пожалуйста, прошу тебя…

— Нет, ты этого не скажешь. — В его голосе было столько печали, что у меня словно колючая проволока провернулась в сердце. — Я этого не допущу — ты не она. — Он склонился ко мне, чуть коснувшись губами моих губ. — Ты. Не. Роза.

И исчез.

Колючая проволока растерзала мне сердце и оставила его в крови, я сжалась в комочек, обхватив колени, горечь Малика колотила меня, словно орава гоблинов с битами. На глаза навернулись слезы — мне было стыдно, что я не смогла его ублажить. Я пыталась их проглотить, но они обжигали щеки, топили меня в море безнадежности. Потом буря улеглась, все чувства выключили, будто кнопку нажали, и наступила ледяная тишь — промерзший омут.

Я открыла глаза и посмотрела вверх.

Малик стоял себе у стенки — спокойный и далекий. Показал пальцем на лежавший на полу френч и бесстрастно проговорил:

— Встань и оденься.

Я молча взяла френч и поднялась на ноги; чтобы надеть его, не потревожив плечо, пришлось скособочиться. Ласковое прикосновение шелковой подкладки успокоило меня. Здоровой рукой я вытащила попавшие за воротник волосы и неловко застегнула френч доверху, чувствуя себя совершенно сбитой с толку и внезапно отупевшей.

Что только что произошло? Нет, скажем так: почему это произошло? Зачем я просила его — умоляла! — сделать мне больно? Мне казалось, что чувства при этом были мои, мои собственные, но на самом-то деле они были Розины! Да, чары определенно разладились, иначе как бы мне удалось дважды за один вечер «видеть» ее воспоминания и испытать ее желания? Зараза, мне это не нравится!

Я вытерла слезы рукавом френча и отогнала лишние мысли. Плечо уже не болело — чары его вылечили. Осталось всего-навсего пройти через ритуал вассальной верности, а после этого я уже никогда не буду ими пользоваться, никогда не полезу в Розино тело! Уж придумаю, как навсегда отделаться от них и от нее.

— Что дальше? — спросила я, и все та же частичка меня удивилась собственному спокойствию, хотя я смутно ощущала, как Малик приглаживает мне мысли.

Малик повернул ключик, лифт чуть-чуть нырнул вниз — у меня ухнуло в животе, — а потом огни загорелись, и лифт поехал вверх.

— Надо подготовиться к клятве, а потом, когда мы все сделаем, сразу же поедем в полицию.

Лифт остановился, дверь отъехала в сторону. Перед нами простирался длинный пустой коридор, устланный голубым ковром с узором из мелких серебряных сердечек; по одну сторону тянулся ряд стальных дверей. По приказу Малика я собрала остатки нашей одежды и двинулась за ним мимо полудюжины дверей — босые ноги тонули с пушистом ковре, — пока наконец Малик не остановился.

Он замер, потом приподнял подбородок и втянул носом воздух.

— Кажется, нас ожидает целая компания, — тихо заметил он. — Нехорошо.

Не успела я спросить, кто именно, как дверь уехала в стену, и у меня приключилось очередное дежавю. В проеме стояла Ханна Эшби все в том же наряде вампирской фанатки — приглушенно-оранжевое бархатное бюстье, черная тюлевая юбка.

— Малик аль-Хан и великолепная, как всегда… Роза! — Она заговорщически приподняла одну идеально выщипанную черную бровь. — Может быть, войдете — к чему топтаться в коридоре? — Она глуховато хохотнула, отступила в сторону и пропустила нас.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Свеженькое вампирское чутье тут же уловило нотки сандала и пачулей в духах Ханны, но от этого запаха почему-то возникло такое ощущение, словно мы вошли в пещеру дракона. Глаза отчаянно защипало. Я уронила одежду и зажала рот и нос ладонью — меня скрутил приступ кашля. Малик подтолкнул меня ладонью в поясницу, и я шагнула в комнату и сразу же побежала к дальней стене, чтобы оказаться как можно дальше от едкой серной вони.

Я прикрыла руками глаза и сосредоточилась — надо было приглушить реакции вампирского организма, чтобы не воспринимать ни ядовитый запах, ни слегка учащенное «тум-тудум» Ханниного сердца, ни горький химический вкус духов на языке, как будто бы я насосалась крови вампирского наркомана, накачанного не только ядом, но еще и крэком. Через две секунды я перестала дышать, сердце у меня остановилось, и от духов осталось одно призрачное воспоминание.

Отняв руки, я похлопала себя по грудине: легкие все еще жгло.