Дмитрий Веприк - Легенда о гибели богов

Потрескивая, разгорается тростниковый факел. Взгляды скрещиваются через решетку. Человек-с-гор кривит в усмешке свои запекшиеся губы:

— А ведь ты тоже скоро умрешь. У тебя с утра кружится голова. Не так ли?

— Будь ты проклят! — раздается в ответ.

Человек-с-гор закрывает глаза. Он устал слышать проклятья. И его уже не тронуть ненавистью.

Их подводили к его решетке. Много раз. Одних за другими. Мужчин, женщин, даже детей, горящих в жару, бредящих, умирающих, но еще на что-то надеющихся. Он не отвечал им, и эти мольбы всегда заканчивались проклятьями.

Его мир давно затянулся туманом, изменил линии и краски, исказил звуки. Чувство голода исчезло. Так приходит смерть.

Человек-с-гор впадает в забытье. Его бред безумен.

Стены темницы охвачены огнем, рванувшиеся из каждой щели языки пытаются хлестнуть ему в лицо, удушье сжимает горло, и он вдруг понимает, что еще хочет жить. Вцепившиеся в решетку руки обжигает пламя, он кричит, а когда сквозь обгоревшее мясо проступают обугленные кости, решетка разваливается, и он падает вместе с ней. Это очень долгое падение, сквозь огонь, сквозь боль, сквозь отчаянье, но упав на каменный пол, он приходит в себя. Отчасти. И раздвигая затянувший мир туман, протягивает руку.

Рука страшно худа, посеревшая кожа плотно обтянула кости и жилы, и она падает, когда он кашляет, захлебнувшись дымом…

Это уже не бред. Подземелье затянуто дымом, язычки огня пляшут на деревянных брусьях решетки. Снаружи все также ревет ураган и гремит гром. Замок горит.

Оказывается, он действительно хочет жить.

Разбить решетку тяжелой скамьей не хватает сил. Схватившиеся за брусья руки обжигает пламя. Снова очнувшись на полу, Человек-с-гор видит вокруг себя горящие обломки решетки. Он должен был задохнуться — но вместо этого обрел силу.

Пройдя сквозь дым, на выходе из подземелья он сбивает с ног стража и, завладев мечом, перешагивает через труп. Небеса свободы встречают беглеца сполохами молний и ослепляющими струями ливня. Ничего не видя вокруг дальше трех шагов и убивая встречающихся на пути, Человек-с-гор прорывается к воротам.

Мир становится полным ненависти и вражды диким лесом, люди в нем хуже зверей, и чтобы пройти его, надо убивать.

Оставив в воротах трупы часовых, Человек-с-гор исчезает в ночной темноте. Ливень смывает следы.

Измученная Ариадна спит, и сны ее наполнены кошмарами преисподней. Потом что-то меняется. Приходит странное умиротворение и покой, снова цветут розы, и под прекрасную музыку она исполняет танец, грустный и веселый, задумчивый и безоглядный — в котором вся ее жизнь. Когда же танец окончен, она просыпается, щурясь от солнечного света.

Она не одна. Рядом сидит на песке задумчивый юноша в женской головной повязке и наброшенной на плечи шкуре леопарда. Услышав ее пробуждение, он оглядывается, встречая ее улыбкой:

— Как спала, принцесса?

Медленно приподнимаясь, она нащупывает лежащий у изголовья деревянный обломок.

Она больше не ждет добра от неожиданных встреч.

— Кто ты?

— Твой господин.

В его глазах нечто, чего не передашь словами, будто все познано им, и все прошло через его душу, не оставив места ни боли, ни сомнениям — что так похоже на безумие.

— У меня нет господина! — произносит Ариадна.

— Ты так уверена в этом, девушка?

На его лице больше нет улыбки.

Она вскакивает на ноги:

— Пошел прочь, пес!

Поднятая для удара вооруженная рука замирает. Сквозь мертвую сухую древесину пророс невиданно прекрасный цветок.

— Разве не клялась ты именами богов, что отдашь свои права, свободу и душу тому, кто поможет твоему избраннику вернуться из Лабиринта?

Ее рука бессильно падает:

— Я ненавижу его...

— Но разве ненависть лишает силы клятву?

— Кто ты? — тихо спрашивает она.

— Иногда меня называют Дионисом.

— Дионис... И ты помог ему?

— Да, девушка. Я исполнил твою просьбу. Пришло время платить.

— Да, ты прав... Я готова платить.

Уже стоявшая на ногах, она опускается на колени. Снят и брошен в песок золотой венец принцессы Крита, склонена голова, упавшие волосы скрывают лицо, не видно глаз, которые все равно никогда не загорятся светом любви:

— Я твоя раба.

— Тогда идем. Нас ждет корабль.

Дарящий безумие бог протягивает руку.

Ее боевые кони еще хрипят после яростной скачки, когда пройдя быстрым шагом благоуханные сады Олимпа и едва не отдавив хвост перепугано закудахтавшей райской птице, сероглазая богиня входит в свои покои.

Рассчитывавшая побыть в них одна, против ожидания она застает у себя Афродиту, задумчиво продевающую золотистую нить будущего узора — сидя за ее ткацким станком! Встретившись с глазами воительницы, богиня любви непроизвольно роняет челнок.

Вместо приветствия и для начала Афина взмахом руки переворачивает станок:

— Во-первых! — тихо произносит она. — Я сколько раз говорила, чтобы никто — хоть бы и сам Зевс — не трогал моих инструментов!

— А во-вторых?

— А во-вторых, они не для твоих рук — ты-то и со своим ремеслом справляешься плохо.

Эти падающие спокойно слова в устах сероглазой богини стоят бешеных криков. Афродита не выдерживает:

— Да кто ты такая...

— Твоя подруга! — следует резкое, — и, как говорят, сестра. Напомню, не сумев спрясть свою пряжу, не стоит садиться за чужую!

— Да что ты говоришь... — ехидно начинает Афродита.

— То, что знаю! Твои любовные кружева, милая, сотканы из гнилых ниток!

Похоже, что златовласую богиню это берет за живое:

— Что ты понимаешь в любви, никогда ее не знавшая! Любовь — это хрупкий цветок, ему не прорасти на камнях, как твоей хваленой маслине!

— Вон! — с тихой яростью произносит воительница.

Афродита встречает бешеный напор взгляда ее глаз — и исчезает.

Оставшись одна, Афина задумчиво поднимает перевернутый станок и долго, едва ли видя, глядит на недотканный узор.

...Есть старая, седая легенда. Говорят, что именно она, преемница Зевса, дочь погубленной им Метиды, богини разума, сама, без всяких подсказок, сделала из кости оленя первую флейту, на которой однажды сыграла на пиру богов. Ее слушали внимательно и не прерывая, однако в глазах прикрывших лица богинь ею был угадан смех. Прошло время, и однажды, снова оставшись в одиночестве фригийского леса, Афина вновь поднесла к губам флейту. Наклонившись над ручьем, она увидела в неверных струях отражение надувшего щеки и побагровевшего лица. И тогда, как говорят, бросив наземь, богиня прокляла флейту. Позже ее на свою беду подобрал один сатир. Так вот, все было не так.