Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)

Я протянул руку и коснулся зеркала. Глаза отражения тревожно блестнули.

— Это не дорога графа, — сказал я так тихо, что едва расслышал собственный голос, — Это моя дорога.

Зеркало не отвечало.

— Я слишком долго пытался ее не заметить. Теперь она сама нашла меня. Это судьба. Если я не коснусь ее, скорее всего она исчезнет, растворится как лунная дорожка, и вместе с ней растворится смешной маленький подросток с вихрами, торчащими в разные стороны. Я буду жить дальше, может еще долго. Но нужна ли жизнь человеку с таким лицом?

Отражение прикрыло глаза, мрачно клюнуло носом. Его достоинство было в том, что оно всегда соглашалось.

«Ты готов решать и за него тоже? — голос посерел, стал глуше, — Пойдешь на это? А просил ли он тебя? С чего ты решил, что он тоже готов выбрать этот путь? Долго ли ты его знаешь?»

«Я это чувствую».

«Не чувствуешь, только хочешь.»

«Мне придется показать ему эту дорогу.»

«Дай ему спокойную смерть. Не будь жестоким. Парень и без того натерпелся довольно, пусть уйдет со спокойным сердцем. Ему не много осталось, ты знаешь. Дай ему дожить так, как он считает нужным.»

Я долго сидел на карнизе, ежась от ветра, чувствуя себя жмущимся к остывающей лампе мотыльком. Маяк спал, обшивка быстро охлаждалась, возвращая ночи украденное у солнца тепло. Всего лишь огромный белый шпиль. Крошечная тюрьма для двух человек. Я сидел на самой вершине этой тюрьмы, подо мной хлестко и зло бормотали свою вечную песню волны, изрыгая едва видимую грязно-белую пену и непонятную рваную зелень.

— Шторм будет, — сказал я в ночь, глядя вниз.

Ночь ответила мне порывом ветра, швырнула за шиворот ворох холодных соленых брызг. Я бросил вниз бутылку, она подмигнула огоньком на выпуклом боку, окрасилась темным, скользнула и растворилась в воде. Прыгнуть следом… Пройти сквозь свет и темноту, погрузиться в воду, стать с ней единым целым… Сорвать с себя старые и ненужные покровы. Я представил себе, как это выглядит, когда перед глазами разрастается грязно-бирюзовое пятно, в ушах визжит ветер и все светлее, светлее…

Ты стоял здесь, Котенок, как я теперь. Ты смотрел отсюда же вниз и, может, думал о том же, о чем думаю я теперь. Ты был сильнее меня? Или просто это был твой выбор — не идти по дороге даже если стал на нее одной ногой? Хорошо, что ты жив. Если бы ты погиб, это так и осталось бы для меня неизвестным — и еще много времени я искал бы ответ в непрозрачной водной скорлупе и в мертвом бледном лице. Зная, что ни то ни то уже ничего не сможет мне сказать. Я рад, что ты жив, Котенок.

Море волновалось, где-то в его глубине зарождался шторм, прорываясь на поверхность тяжелыми мыльными пузырями и глухим пока, отдаленным рокотом. Море беспокойно ворочалось, мутно блестя чернильными разводами. Оно ждало шторма, готовилось к нему. Я представил, как черные волны захлестывают косу, перекатываются через нее иссиня-черными зубьями, утягивают за собой песок и камни, бессильно скатываясь по белоснежной обшивке маяка. Воздух гудит, точно наэлектризованный, хлещут мокрые бичи ветра, готовые располосовать все на пути.

Раньше я любил смотреть на шторм, но сейчас мне хотелось тишины.

Я бросил вниз недогоревшую сигарету и запер дверь.

ГЛАВА 13

Шторм разразился еще ночью. Маяк дрожал, отражая наступления волн, где-то за его стенами гудело, тряслось, шипело… Беспокойный тревожный запах моря, как всегда во время шторма, врывался внутрь, но быстро терял свою тяжелую грозность, засыхал, осыпался. В маяке было тепло и уютно, здесь шторм не имел силы.

Я полночи лежал на лежанке и глядел в потолок, не закрывая глаз. Несмотря на выпитое вино и равномерные гулкие удары за стеной, сон не шел. Явь не отпускала меня, приковав к горячим влажным простыням. Заснул я лишь тогда, когда в небе стала растворяться предутренняя гадкая серость.

Мне снились те люди, которых не было в живых. Брат.

Он что-то говорил мне и слова эти во сне достигали меня теплыми мягкими волнами. Я видел его лицо — тоже почему-то постаревшее, заострившееся. Его волосы, как и прежде развивались, а за его спиной был Герхан. Не просто планета, а вся Вселенная, весь мой мир, упакованный в одно слово. Герхан. Звенящая зелень листвы, древние морщины гор, таких высоких, что болит шея, когда пытаешься задрать голову и рассмотреть их вершину, звенящие жилы ручьев…

Мы говорили с ним. Обо мне, о нем, о Котенке. Эта тревожная нотка сохранилась в памяти, но о чем именно мы с ним говорили — я не помнил. Память была чистой, как утренний песок, до блеска вылизанный волнами. Брат мне не снился давно, уже лет пять.

Проснулся я, как ни странно, довольно рано и без обычного в таких случаях чувства усталости. За стеклом гремело, там волны дробили косу, подгоняемые свистящим ветром, они шли от самого горизонта, черные высокие плавники, более грозные, чем любой шнырек. Картина была великолепная, но я не стал задерживаться — наскоро умылся, выкурил утреннюю сигарету и спустился на кухню.

Там уже хозяйничал Котенок, я услышал звон посуды еще на лестнице.

— Доброе утро, — сказал я весело, — Что у нас на завтрак?

Он уже не дернулся при звуке моего голоса, но я видел, как напряглись, одревенели, его шея и плечи. Он резал мясо, не настоящее, конечно, стандартную порцию суб-продукта из упаковки. Нож в его руках ходил медленно, отделяя тонкие аккуратные ломти.

— Доброе, — сказал он, оглянувшись на меня.

— Кажется, ничего особенного у нас не будет? — осведомился я, наливая в кружку горячее и густое, как лава, кофе.

— Нет.

Он закончил резать мясо, также аккуратно сложил его на тарелку, взялся за хлеб. Я давно заметил, что на завтрак он никогда не готовил много, предпочитая наспех проглотить небольшой кусок. Может, дело в том, что утром больше шанс наткнуться на меня?..

— Как тебе погода? — я ткнул горячей кружкой в окно. Там, за мокрым серым стеклом бушевало море. Отсюда, со второго яруса, оно казалось больше и свирепее. Я сперва думал, что Котенок испугается такого проявления стихии, но он не подавал виду.

— Громко.

— Лаконично. Ты никогда не думал о будущем писателя? Тебе стоило бы писать поэмы или, скажем, романы…

— Ты злиться.

— В смысле? Что ты имеешь в виду?

— Ты злиться, — он спокойно взглянул на меня и продолжил нарезать хлеб, — Ты всегда говорить таким голосом, когда злиться.

Спокойно и печально. Черт, малыш…

— Ну что ты такое… — я подул на кофе, выигрывая время, — Разумеется, я не злюсь на тебя.

— Хорошо. Завтрак — вот.