Мишель Цинк - Пророчество о сёстрах

Это и в самом деле лишь жалкий кусочек — явно оторвавшийся от уголка большого листка, однако я вовсе не так разочарована, как можно было бы ожидать. Так близко к списку мы еще не подбирались. И хотя он уже не спрятан в рамке, где мой отец его оставил, в одном я уверена точно: он был здесь.

Соня с Луизой так же притихли, как я. Разочарование слышимо повисло в нашем дыхании, во всем том, что не произнесено меж нами. И вот наконец я нарушаю это молчание, я произношу одно-единственное слово в тяжкой тишине библиотеки.

— Элис.

Я вышагиваю по библиотеке, стараясь собраться с мыслями перед тем, как бросить вызов сестре. Разумеется, я не могла говорить с ней начистоту среди всей этой суматохи по их приезде, когда тетя Вирджиния и Генри показывали покупки и делились впечатлениями дня. Я только и успела, что обменяться с Элис жгучими взглядами перед тем, как она удалилась к себе. Дальше был обед — напряженный, даром что парадный, ведь, хотя День благодарения уже прошел, в доме еще оставались гости.

Луиза с Соней вызвались составить мне компанию в разговоре с сестрой. Однако эта часть пророчества, эта часть битвы принадлежит мне. Весь вечер я ждала с все нарастающей яростью.

Элис, сотрудничающая с падшими душами, готовящими мне погибель.

Элис, подвергшая меня смертельной опасности тем, что разрушила чары нашей матери.

Элис, взявшая список.

К тому времени, как весь дом отошел ко сну, я более чем готова силой отнять у Элис список, а потому выхожу из своей комнаты целеустремленным и быстрым шагом — а вовсе не так тихо, как стоило бы, учитывая поздний час. Дойдя до ее спальни, я стучусь, но тут же распахиваю дверь, не дожидаясь ответа. Я не дам ей такого выбора — не впускать меня.

На лице ее выражение неподдельного изумления, какого я ни разу еще у нее не видела. Рука взлетает к груди, губы округляются в потрясенном «о!».

— Лия! Что…

Я шагаю к ней, и в первый раз за все годы, что мы были сестрами, за все годы, что мы были подругами и наперсницами, сестра, кажется, пугается меня. Она делает шаг назад, а я останавливаюсь в каком-нибудь футе от нее.

— Отдай его мне, Элис.

Я протягиваю руку, всем видом демонстрируя, что не уйду без списка ключей — моего пропуска на свободу.

Она качает головой и очень убедительно изображает растерянность.

— Я… я не понимаю, о чем это ты.

Я прищуриваюсь.

— Еще как понимаешь, Элис. Он у тебя. Ты украла его из спальни отца.

Она выпрямляется во весь рост, глаза ее пылают, былой страх растаял в огне возмущения.

— Знаешь, что я тебе скажу, Лия? Понятия не имею, что там, по-твоему, у меня есть, только у меня этого нету. Хотя, судя по всему, это для тебя очень важно, так что мне и в самом деле очень бы хотелось, чтобы оно у меня было. — В глазах ее вспыхивает знакомый коварный блеск, который всегда заставляет меня бояться того, что она скажет или сделает дальше. Она продолжает, и я понимаю, что вызвало этот блеск: — Особенно учитывая, что и к тебе, кажется, попало кое-что мое.

Несколько мгновений мы глядим друг на друга, и в тишине комнаты слышится наше дыхание, частое и порывистое. Я не собираюсь подтверждать, что нож у меня, — не собираюсь и возвращать его. Стараясь придать голосу спокойствия, которого я на самом деле не испытываю, я говорю:

— Элис, отдай его мне.

Она чуть наклоняет голову, немигающим взглядом смотря мне в глаза.

— Я все еще не понимаю, о чем это ты.

Разочарование вскипает во мне, грозя вот-вот выплеснуться наружу. Элис прекрасно знает, что я имею в виду. Ничуть не сомневаюсь! Но у меня нет иного выбора, кроме как назвать искомое вслух, — иначе мы с Элис тут всю ночь проиграем в эти словесные игры.

— Список. Отцовский список имен. Он был у него на ночном столике за маминой фотографией. А теперь его там нет.

Сестра поворачивается и небрежно направляется к туалетному столику. Вынимает из волос заколки, глядя на меня в зеркало на трюмо.

— Ага… Вот теперь понимаю. Тебе наконец хватило ума понять важность ключей. — Она снова поворачивается ко мне и хлопает в ладоши, точно в театре. Громкие хлопки разрывают тишину комнаты. — Что ж, Лия, молодец. Можешь гордиться собой. И тем не менее, списка у меня нет. О, не спорю, я хотела заполучить его. Даже обшарила отцовскую спальню. Заглянула и за мамину фотографию, но списка уже тогда там не было.

Я не могу скрыть смятения и ощущаю, как оно разливается по всему лицу.

— Откуда ты знаешь? Откуда узнала, где он, когда я столько времени пыталась это разузнать?

Элис громко смеется. Видно, что ей и правда смешно.

— Ох, Лия, Лия! Все еще не поняла? — Она снова оборачивается ко мне. Длинные локоны рассыпались по плечам. — Мне вовсе не надо, чтобы папа мне что-то там рассказывал. И никогда не было надо. Я рано поняла, что совсем не интересую его. Еще бы, ведь у него была его драгоценная Лия! Нет, он был не нужен мне в этом мире, и не нужен теперь в ином. И Вирджиния не нужна. И ты не нужна тоже. У меня есть свои способы узнавать то, что я хочу узнать. Жаль только, что я не успела найти список вовремя.

— Что ты имеешь в виду? Что нашла его слишком поздно?

Она вздыхает, точно вынуждена объяснять несмышленышу самые простые вещи.

— В рамке ничего не было, кроме фотографии нашей милой мамочки. — Слова ее так и сочатся сарказмом. — Я знала, что он когда-то хранился там, так что просто-напросто предположила, что ты его нашла и перепрятала.

Стоя перед ней, я не могу придумать, что и сказать. Недавний гнев сменился глубочайшим смятением и тревогой. Если список не у меня… если Элис его и правда не находила…

Кто еще мог позариться на столь опасную и темную вещь?

Ангел, огражденный лишь завесой, что тоньше паутинки.

Я открываю взор этим словам, нашептываемым на дальних границах сознания. Я спала урывками, одолеваемая снами, которые — я чувствую — на этот раз всего лишь сны. И когда я просыпаюсь, то в ушах у меня звучит не столь необходимый ответ, а всего лишь знакомые слова.

Ангел, огражденный лишь завесой, что тоньше паутинки.

Слова повторяются и повторяются, словно заело пластинку на папином граммофоне.

Словно кто-то пытается что-то до меня донести.

А затем я вспоминаю отрывочные слова отца, сказанные им через миры: «Генри — все, что осталось от завесы…»

И вдруг я понимаю, что все это значит.

30

Я опрометью лечу вниз по лестнице. И даже не думаю, какой поднимаю шум, пока не оказываюсь в самом низу — но, верно, шумлю я сильно, потому что Луиза и Соня в испуге выскакивают навстречу мне из столовой.